Ху Из Мы
Шрифт:
– Пап, ну, у меня же нет сопли под носом!
Выручила жена:
– Мальчики! Мойте руки и идите кушать, жаркое стынет, - крикнула она из кухни.
– А кое-кого для душевного тонуса запотелая живительная водица ожидает, только что из холодильника...
* * *
Гарика Рыбчинского осадило нехорошее чувство, когда-то оно называлось совестью, оттого что он так лихо подтолкнул коллегу по работе в образовавшуюся брешь, тем более, сотрудника старшего по возрасту, должности и отданным работе годам. Хотя:
Гарик решил скрасить провал, рвалось наружу примирение...
– Зиновий Вульфович, - обратился он к духом поверженному сотруднику, - не расстраивайтесь так, жизнь - портянка: поносил, истлела, выбросил...
– Легко говорить, тебе ещё носить и носить сию портянку.
– Если бы возможно, я с радостью отдал бы вам свою рогожу, носите на здоровье...
– расчувствовался Гарик мелодраматическому моменту.
Зиновий Вульфович взглянул на коллегу из-за плеча, оценивая предлагаемые мнимые безвозмездные дары, и рассупонился доброму слову. Лишь голова продолжала настаивать на
подлоге искренних намерений.
Ада Борисовна не могла пропустить момент примирения, и вынырнула между сотрудниками, как окунь среди обречённой мелюзги. Она сообщила сторонам, что всегда знала об их порядочности и добрых сердцах, а Гарика ценила, как молодого перспективного работника, который на любом месте будет полезен, особенно на своём. А Зиновию Вульфовичу будет безусловно приятно, если его, конечно, уволят, во что лично она не верит, передать стол, стул и свое место в кабинете возле окна ей, Аде Борисовне, как законной наследнице. И она не может отказаться, от такого предложения уважаемого человека, хотя бы потому, чтобы доставить приятное удовольствие покидающему их ряды сотруднику.
На такой разворот дела, Гарик ответил, что Зиновию Вульфовичу будет намного приятней, если на его месте окажется молодой, перспективный специалист, а не изнурённая жизненными передрягами сотрудница, по которой пенсия плачет. Да и от окна - зимой дует, а летом жарко, и он не может допустить, чтобы женщину немолодую донимали различные болезни по этой причине. Ей, даме в годах, будет намного комфортней и полезней остаться на прежнем месте, за своим столом, и чтобы убедиться в этой истине, ей достаточно взглянуть в зеркало, и засвидетельствовать здоровый цвет лица, пышущего здоровьем и удовлетворением.
Зиновий Вульфович, следя за дискуссией сотрудников, переводил взгляд с одного на иного, и лишний раз убеждался, в каком добропорядочном коллективе он работал, где каждый сотрудник заботился о благостях ближнего. Ему, почему-то, очень захотелось остаться работать в коллективе, чтобы внести новую лепту в дружелюбный сплоченный коллектив с пробудившимися свежими силами.
В комнату вошёл руководитель бригады Гай Юлий и прения тут же завершились. Он бросил взор на повышенную плотность сотрудников у стола Канарейки, и сказал:
– Зиновий Вульфович, зайдите ко мне в кабинет, ознакомитесь с новым проектом порученным вам.
– Как?!
– выскочило непроизвольно у Канарейки, - разве меня не увольняют?
– Кто вам сказал такую глупость?..
Гарик Рыбчинский тихонько скользнул к своему столу. Ада Борисовна "случайно" прошла мимо зеркала, внимательно изучая своё отражение. Деловой мир восстановился. Каждый остался при своих интересах. Хвала аллилуйе, халва халве...
* * *
– Вовка! Как ты здесь оказался? Такие люди, да без охраны? Возможно ли?
– Всё возможно, Князь.
– Помнишь, как в далёких девяностых мечтали о недосягаемом миллионе долларов. А ныне это такая безделица, что и купить особо нечего на неё. Тем не менее, я так и не стал миллионщиком: то честь с достоинством мешали, то жена, дети отвлекали. Сшибал по мелочам на пропитание. Хамить надо было, а я культурно отвечал; по мусалам давать, а я всё вежливость культивировал. Не в породу пошёл, и вот печальный результат.
– Конечно, на культуре далеко не уедешь, тем более в разъярённой среде девяностых, да и после, тоже. Нас же учили в спецшколе: жать и жать, - ослабишь волю, и сразу обрыв слабого звена произойдёт. А ты подавал, помниться, хорошие надежды, - Владимир рад был встрече, вернувшись мысленно на секунды в молодые годы, но не доволен нынешним статусом Князя. И это не позволяло общаться на равных. Хочется, а нельзя.
– Если бы не здесь, в поднебесье, нашей встрече вовек не быть. Земные заборы, куда крепче мировых законов - в этом каждый чурбан уверен. Обидно, что их заблуждение действует на общество и двадцать, и тридцать лет. После, конечно, расплата, но кто наперёд жалеет о том, что, возможно, и не случится.
Приглушенные хлопки, напоминающие выстрелы заполнили окружающий эфир.
– Что за стук?
– встрепенулся Князь.
– Не пушки гвоздят пространство?
– он вопросительно посмотрел на товарища Пукина, и в глазах промелькнула мысль о новой мировой войне.
– Не пукай раньше времени, - успокоил Владимир, прочитав в глазах старого товарища жуткую догадку, - это жена Любомира Ваты готовит отбивные из говяжьей голяшки, чиновника средней руки.
– Чуть жестковата, жилиста слегка, но что поделать - когда никто не видит, приходится экономить.
Да, - согласно кивнул Князь.
– Когда нас видят - мы одни, когда не видят - мы другие.
* * *
И явилось наваждение ясное, как день и мерзкое, словно змий. Министр социальной политики тряс кулаком, грозил волосатым пальцем и чмокал полными губами. И смысл сего был один - разжаловать начальника департамента в рядовые инженеры.
Шевелились волосы на голове, кружилась голова, ноги налились свинцом, и хотелось пропасть навсегда от позора, унижения, клятой яви.
"Боже! За что ты меня так караешь?" - слёзы Кирилла Мефодьевича рясно стекали по щекам. Обида давила душу незаслуженным бременем.
"За всё!
– пришёл краткий, многозначительный ответ, и явился облик прозорливого цыгана, бородача, Миклухо-Маклая, Могелата, будь он не ладен, со своей Вселенной. И следом вердикт, - это не кара, а обычное явление из бесконечного множества событий отрицательного и положительного диапазона кои едины в системе мироздания, как день и ночь, осень и весна. Это всё элементы единой цепочки, в которой одно без другого быть не может, и цена им одна - равенство".