Хуан Дьявол
Шрифт:
– Для меня имеет. Из-за прошлого я потерял тебя, из-за него ты отталкиваешь меня. Во мне нет вины, тебе незачем избегать меня. Клянусь тебе! Она приготовила ловушку, упала в собственные сети, шла на поводу своих безумств. Жила среди лжи, обмана, даже сын, которого она должна была мне родить, был неправдой.
– О чем ты говоришь?
– Моя мать может доказать. Айме никогда не любила меня, ее чувства были неискренними, чтобы ее оправдывать. Она было безумно испорченной, нельзя, чтобы наши с тобой жизни разошлись из-за призрака ошибки, которую я не совершал и не думал совершать. Я не убивал ее, мне не за что было ее убивать. Или ты
Со свирепой решимостью говорил Ренато, изменившись в лице, в этом странном месте, перед недавно закопанной могилой, где еще не увяли цветы с похорон, где кажется, еще носился запах лепестков, сильный запах той женщины. Слова имели странное звучание вместе с произнесенными словами любви, воспоминаний, неудержимого пыла любви в Монике. Теперь в его душе адски смешивались различные страсти, переходя от одной к другой в огненном вихре. Моника отступала, словно он душил ее в этой буре обнаруженных чувств, вспыхнувших в сердце. В одно мгновение ожило все: от детской разбитой мечты, до минуты, когда она остановилась у могилы сестры. Но сильнейший страх заставил ее возражать и кричать:
– Ты не можешь этого сделать, Ренато! Расследовать, будоражить, выискивать, бросить грязь на ту, которая уже умерла и заплатила жизнью за ошибки, недостатки. В сотни раз я больше тебя страдала из-за нее, но смогла от всей души ее простить.
– Я простил ее, но его…
– Если ты любишь меня, как говоришь, не должна быть в твоем сердце ненависть и жажда встретиться с так называемым соперником. Если любишь, как клянешься, неужели тебя настолько волнует то, что Айме могла сделать.
– Меня волнует потому, что это важно, потому, что меня очерняют, унижают и пятнают позором твои глаза. Женщина может любить мужчину, который убил другую, чтобы наказать за предательство кровью. Не думаю, что можно любить и ценить того, кто глубоко оскорблен и обижен, кто забыл обиды и простил обман. Что-то мы не можем позволить уничтожить и отстаиваем любой ценой, любя и ненавидя, а мое сердце…
– Это говорит не твое сердце. Это кричит твое высокомерие, а этот голос я не хочу слушать, Ренато. Это…
– Я вижу, ты дрожишь. И эта дрожь, скорбь подтверждает подозрение, которое свернулось клубком в моей душе. Соперник, которого мне придется найти, чтобы отомстить за оскорбление Айме, тот самый человек, которому я безумно кинул тебя, с кем безуспешно борюсь, чтобы вырвать тебя. Моя тень, вечный соперник, враг природы и общества, которого я получил прямо с рождения: Хуан Дьявол!
– Нет! Нет! – отвергала встревоженная Моника.
– Да! Да! Твой голос, цвет, взгляд изменились. Чего ты боишься? Волнуешься из-за него или меня? Думаешь, он сможет победить меня, стоя лицом к лицу? Ты думаешь, как и моя мать, что я слабее?
– Я думаю лишь, что ты потерял рассудок. Хуан Дьявол ничего тебе не сделал, потому что его ничто не волнует. Разве Хуан Дьявол оставил бы меня в монастыре, если бы любил? Он принял без возражений прошение о расторжении брака, чтобы разлучиться навсегда.
– Он все это делает? А ты откуда знаешь? Откуда тебе известны такие подробности? Почему это тебя так волнует?
– О! Иисус! – воскликнула напуганная Моника.
– Что? Хуан Дьявол!
Они резко разъединились, удивление Моники сменилось ужасом. Хуан явился, как на заклинание на свое имя, с покрасневшим лицом при быстрой скачке, со взъерошенными волосами, обнаженной широкой грудью, с неряшливым и неопрятным видом в наихудшие свои дни. Его взгляд молнией осветил Монику и Ренато. Можно сказать, он сравнивал, оценивал; презирая с плебейским видом двух одинаковых бледных и траурных сеньор, язвительно проговорил:
– Вижу, привычки аристократов не изменились. Когда умирает родственник, даже если нам кажется великолепным, что наконец-то он умер и похоронен, одевается траур, благоразумно вытираются слезы, и начинаются молитвы перед могилой, покрытой цветами. Как же красиво все это! Как романтично! Было ужасно любопытно узнать, по-прежнему ли так происходит в высших кругах. Любопытство настолько огромное, что ради него я совершил эту поездку, и не ошибся. Стоило гнать лошадей. Сцена трогательная. С той стороны ограды трогает душу. Оно может служить художнику темой для лучшего полотна.
– Хуан, Хуан! – упрекнула Моника, сгорая от стыда.
– Думают о том, что же следует написать на надгробии? «Для Айме, совершенной и обожаемой сестры».
– Хватит! – разъярился Ренато. – Глупец, простолюдин!
– Нет, нет, нет! Не здесь!
Моника вскочила и встала между двух мужчин, расставив руки отчаянным жестом и, прикоснувшись к ее холодной и белой руке, Хуан, казалось, затих, и снова бросил желчно:
– Это место не подходящее, Святая Моника права. Но достаточно сделать несколько шагов, Ренато, чтобы отойти куда угодно. Тебе так не кажется?
– Если ты вооружен. Я не буду драться, как батрак!
– Конечно. Ты будешь бороться мечом, но с кабальеро твоего клана. Со мной не можешь драться как кабальеро и батрак. Какая удобная позиция! Тебе придется вытерпеть все обиды и поношения.
– Негодяй! Я буду раньше часа в месте, которое назначишь! Жди со всем оружием, что сможешь унести. Защищайся, как хочешь, зубами и когтями, потому что я готов убить тебя!
– Один или с кем-то? – проговорил Хуан насмешливо. – Сколько слуг думаешь привести, чтобы они прикрыли тебя?
– Я убью тебя сам!
– Нет… Нет! Пойдем, Хуан! – умоляла Моника, бросаясь в объятия Хуана, заставляя Ренато остановиться и отступить, и взмолилась: – Не приближайся к нему, не сражайся, потому что сначала убьешь меня! Увези меня, Хуан, увези! Я твоя жена, имею право требовать этого у тебя!
– Моника! – посетовал вышедший из себя Ренато от ее поведения.
– Не приближайся, Ренато, потому что клянусь, я уничтожу тебя, – зловеще пригрозил Хуан. – Идем, Моника!
Напрасно Ренато искал чего-нибудь. У него ничего не было, кулаки были бесполезны для Хуана. Взгляд кружился по сторонам, пока наконец Ренато не побежал за ними, как сумасшедший; но более сильный и быстрый, Хуан подбежал к экипажу, уводя Монику, и мгновения было достаточно, чтобы взять поводья и тронуться с места, пока отчаянный Ренато безумно кричал: