Художник моего тела

Винтерс Пэппер

Я вздрогнула, когда его дыхание скользнуло по линиям и рисункам вниз по моему левому боку.

Уставившись в пол, я пробормотала:

— Это татуировка.

— Почему? Почему ты мне не сказала?

Мое сердце рвалось к нему, понимая, что в его голосе слышится боль от незнания. За то, что отшвырнул меня в сторону, не оглянувшись. За то, что бросил меня там, где меня нашли несчастные случаи.

Мне хотелось рассказать ему все. Я задрожала от напряжения. От необходимости все это выплеснуть. Восторг от того, что меня

выбрали работать в Лондонскую танцевальную труппу. Радость танцевать каждый день и каждую ночь. Ужас того момента, когда все это было отнято. Одиночество, когда не на кого было опереться.

Но... У меня была гордость. У меня было мое глупое эго. Я не хотела отдавать ему всю себя. Не сейчас, уже нет. Какая-то его часть скучала по мне. Может быть, даже все еще хотела меня, но если Гил не был достаточно храбр, чтобы разрушить воздвигнутые им барьеры, то и я тоже.

— Знаю, что должна была сказать тебе еще вчера. Я не была полностью честна на своем собеседовании.

Гил отдернул руку, прерывисто смеясь.

— Так вот как ты хочешь играть?

Да.

Нет.

Я кивнула.

Тяжело вздохнув, он отрезал:

— В таком случае, я ожидал, что как мой холст, ты будешь в первозданном состоянии. — Его голос царапал как наждачная бумага. — Как я могу рисовать тебя, когда на тебе уже каракули?

Я вздернула подбородок. Потому что сама выбрала этот путь. Так что буду его защищать.

— Это не каракули.

— А что же?

— Что-то очень важное. — Мне захотелось повернуться и посмотреть на то, что он увидел. Всякий раз, когда кто-то видел мою татуировку впервые, я жаждала увидеть ее с их точки зрения. Чтобы изучить ее поближе и оценить талант художника, которого я выбрала.

Моя татуировка не была предметом тщеславия.

Это был не импульсивный шаг.

Это просто было необходимо — чтобы исцелить мои сломанные части. Чтобы скрыть беспорядок, оставшийся позади.

Я ненавидела эти шрамы. Ненавидела себя. Ненавидела саму жизнь.

Без этих «каракулей» на себе я сомневалась, что буду достаточно целой, чтобы сражаться с Гилбертом Кларком. Хотя предпочла бы отказаться от попыток и погрузиться в свой разум, где все еще могла бы танцевать, все еще могла быть счастливой.

Его тело отбрасывало волны ярости и разочарования позади меня. Он снова коснулся меня, осторожно, нежно, прослеживая филигранные линии и вензеля, которые собирались в большой геометрический узор, прежде чем превратиться в довольно реалистичную сову. В ее перьях было столько существ, сколько я смогла бы назвать, и все они начинались на О.

Для меня.

Олин.

Я вздрогнула, когда Гил коснулся каждого хорошо знакомого мне изъяна.

Поймет ли он? Увидит ли, насколько я убогая?

Еще в школе я окружила себя друзьями. Заботилась

о своих одноклассниках, потому что мои родители не заботились обо мне. Я заслужила их благодарность и дружбу, но они никогда не латали дыры внутри меня.

Пока Гил не выбрал меня для себя.

Пока он не обменял свои секреты на мои, а взамен не украл каждую частичку моего сердца.

Прошел месяц с начала наших временных отношений.

Месяц быстрых улыбок и нерешительных приветствий, прежде чем он использовал первое прозвище.

Он всегда говорил, что меня зовут странно. Что он не знает никого по имени Олин.

Я сказала, что это хорошо. Это означало, что он всегда будет помнить меня.

Он ответил, что буква «О» столь же уникальна, как и мое имя. Поэтому любое животное, начинающееся на О, было таким же особенным.

Несколько дней спустя Гил передал мне мой рюкзак после занятий. Прошептал себе под нос, чтобы другие дети не услышали, мелодичный скрежет тайны.

— Выдра (прим. пер.: оtter на англ.), не забудь свою сумку.

На следующей неделе он назвал меня совой (прим. пер.: owl на англ.) в спортзале, а потом осьминогом в кафетерии.

После этого я влюбилась в него.

Падая и спотыкаясь, катаясь и кувыркаясь, я любила его больше, чем кого-либо.

Оцелот, орангутанг, страус (прим. пер.: ostrich на англ.)...

Они все были там, с торчащими перьями, превращая уродливые шрамы в особую уникальность.

Гил сделал болезненный вдох, с его губ сорвался сдавленный стон.

Я повернулась, чтобы посмотреть на него, изучая внезапное горе, плавающее в его глазах, и сожаление на его губах.

Этого было достаточно, чтобы мои колени подогнулись, а руки умоляли обнять его.

— Ты использовала нас, чтобы скрыть свои шрамы. — Его голос вибрировал от чего-то, что я не могла разобрать. Его глаза резко закрылись, видимый плащ из жестокости скрыл его черты. Когда Гил вновь открыл глаза и снова стал королем Холодом. — Как же мне спрятать чернила и шрамы, Олин?

Я с трудом сглотнула.

Когда произошел несчастный случай, я забыла, кем была.

Я была одна в больнице, одна в реабилитационном центре и одна в последующие месяцы, когда мои мечты разбились вдребезги.

Я искала что-то, что заставило бы меня снова почувствовать себя нормальной — остановить ноющую пустоту, в которую превратилась моя грудь.

Я обратилась к Google, ища в чатах советы о том, как двигаться дальше после тяжелых аварий и советы о том, как превратить плохое в терпимое. Узнала о чуде татуировок. От женщин с раком груди до мужчин с отсутствующими конечностями — все они обратились к неоспоримой сверхспособности превращения гротескных воспоминаний в новые начинания, и я создала эту картину сама.