Художник моего тела
Шрифт:
В комнате стояла мертвая тишина, пока Гил постепенно покрывал каждый мой дюйм. Он переключил свой метод покрытия с мягкого затенения на полосование меня лентами краски и резкими порывами воздуха.
Это ощущение дразнило меня, делало влажной.
Я прикусила губу.
Я уперлась пальцами ног в гладкую поверхность подиума и крепче прижала руку к груди, давая телу подумать о чем-то еще.
Жужжание компрессора и слабое шипение пневматического пистолета украсили затянувшуюся тишину.
Я могла бы кончить
Но потом Гил ушел, перейдя на более приемлемые участки, добавляя последние штрихи.
Я старалась расслабиться, изо всех сил старалась не вздрагивать каждый раз, когда он приближался с новым цветом, и не втягивать воздух, когда касался тех частей меня, которые обычно предназначались только для любовников.
Моя нагота исчезла под облаком смешанных произведений искусства.
— Не двигайся, — пробормотал он, бросая инструменты и снова берясь за тонкую кисть.
Он рисовал каллиграфические линии и выделял части того, что нарисовал, отступая и хмурясь только для того, чтобы вернуться и мучить меня еще одним облизыванием щетины.
Как только он остался доволен моим телом, повернулся к моим волосам и лицу.
Я думала, было сложно заставить его сосредоточиться на моем теле.
Это было ничто по сравнению с тем, как пальцы Гила наклоняли мой подбородок туда-сюда, его зубы сосредоточенно впивались в нижнюю губу, его устойчивый талант превращал мои щеки в искусство, а мои волосы дразнили любым оттенком, который он выбирал.
В какой-то момент Гил стянул мои волосы в тугой пучок, и волна страсти заставила меня дернуться от желания. У него перехватило дыхание; пневматический пистолет дрогнул.
Я покачнулась, когда он взял меня за подбородок, тщательно вытирая краску со лба и бровей.
— Закрой глаза. — Его пальцы впились в мою кожу, будто эта команда подействовала на него так же, как и на меня.
Я повиновалась, благодарная за то, что убрала его из поля зрения, когда он был единственным, что я могла видеть. Мягкость его краски и жар его присутствия увеличились, добавив еще одно измерение к моим проблемам.
Но потом закончилось.
Гил отступил.
Холод вернулся, и пришло одиночество.
Мой первый раз в качестве холста, и он был закончен.
Отбросив кисти, Гил спрыгнул с подиума и уставился на меня с расстояния нескольких футов. Он склонил голову набок, оценивая каждый угол и изгиб, и вовсе не выглядел довольным своим творением.
Из-за меня.
Он не стал спрашивать, удобна ли поза и приемлема ли чужеродность ощущения, покрывающей краски.
Я не была Олин.
Я была только его.
С запахом краски в воздухе и муками голода, крепнущим в моем животе, Гилберт вернулся, добавил брызги страз на мою бедренную кость и лоб, затем возвышался
Гил ловко спрыгнул с платформы и подпер подбородок испачканными краской руками. На этот раз он не просто наклонил голову, он пригвоздил меня к подиуму своим оценочным взглядом. Его глаза никогда не были спокойными, оценивающими, обдумывающими.
Гил смотрел на мою грудь, бедра и ноги с большей силой, чем любой другой мужчина до него.
Он видел только недостатки и то, что можно было улучшить.
То, что он находился в нескольких метрах от меня, а не в нескольких сантиметрах, позволило мне нормально дышать впервые с тех пор, как я разделась. Мои колени дрожали, и я благодарила каждую звезду на небе за то, что он нарисовал только перед моего тела. Я не знала, как смогла бы справиться с ним, находящимся позади меня. Его дыхание на моей шее. Его пальцы на моей заднице. Его ладони скользящие по моей спине.
Стоп.
Дело сделано.
Когда тишина стала невыносимой, я пробормотала:
— Что теперь?
Мой голос разрушил чары.
Гил дернулся, как будто я оттащила его от чего-то болезненного. Он снова откашлялся от потрескивающего напряжения.
— Я недоволен, но это должно сработать. — Отойдя к шкафу в тени, он приказал: — Оставайся там.
Я сделала, как он сказал, и ждала, пока он выдвинет ящик стола и вернется с дорогой на вид камерой. Положив камеру у моих ног, Гил подошел к большим прожекторам и другому фотооборудованию, спрятанным вне досягаемости краски, и покатил их по подиуму.
Не предупредив меня о необходимости закрыть глаза, включил их все, ослепляя меня белой светом.
Я поморщилась, зажмурив глаза, когда жар ламп мгновенно согрел холод в моих костях. Стук сапог Гила раздавался вокруг меня, пока он подготавливал что-то. Медленно я приоткрыла глаза, привыкая к яркому свету.
Мужчина стоял с камерой в руках и надменным, голодным выражением лица.
— Не двигайся, пока я тебе не скажу. — Подняв камеру, он поставил меня в кадр и нажал кнопку. Мягкий щелчок послал еще одну волну мурашек по мне.
Время снова скатилось в бессмыслицу, когда Гил сделал обильное количество фотографий со всех сторон, все с черными матовыми кирпичами позади меня в качестве фона. Некоторые он снимал крупным планом на определенных участках моей кожи, другие — издалека. Он даже взобрался на лестницу и сделал несколько фото сверху.
Несмотря на все это, я оставалась идеальным манекеном, делая все возможное, чтобы мое лицо оставалось бесстрастным, дыхание легким, а мышцы гладкими.
К тому времени, когда он щелкнул последний раз, мой желудок не просто урчал от голода, он рычал, и мои ноги болели от долгого стояния.