Хутор Гилье. Майса Юнс
Шрифт:
Юношеские идеи, допустимые на студенческой скамье и уместные, быть может, в частном разговоре, не должны, однако, как говорит губернаторша, провозглашаться вопреки мнениям солидных людей во всеуслышание, с открытой трибуны. И притом исключительно в погоне за сенсацией. Все это крайне претенциозно, свидетельствует о его полной незрелости и презрении к старшему поколению, а с этим уж ни при каких условиях нельзя мириться.
Я так подробно передала тебе рассуждения губернаторши, чтобы ты сама убедилась, что они не могут
Так как я хочу быть с тобой до конца откровенной, я должна тебе сказать, что Грип представляется мне надежным и правдолюбивым молодым человеком, который всегда говорит только то, что у него на сердце. Ему чужда всякая поза, и всем своим обликом он производит хорошее впечатление. Быть может, Грип недостаточно думает о том, что в наш век надо научиться кланяться, если хочешь преуспеть в жизни. Но от этого ведь больше всего страдает он сам, и, по моему мнению, это уж никак нельзя поставить ему в вину.
Разговаривать с Грипом было для меня истинным наслаждением — словно я заглянула в царство юности и пригубила освежающей влаги. Целый рой новых мыслей возник у меня после тех двух бесед, которые мы вели с ним в течение этой зимы, когда он провожал меня от губернатора в Старый город, до моего дома. Казалось, что может быть для этого юноши привлекательного в такой старухе, как я? Но мы говорили с ним всю дорогу, долгую дорогу, по которой я обычно плетусь в сопровождении служанки, освещающей мне путь фонарем, и дрожу от страха».
— А чего ей бояться — никто ее не похитит! — проворчал капитан, которому письмо порядком наскучило.
Все лето капитан был занят по горло: сперва ему надо было вместе с лейтенантом проверить склад, ревизовать оружие и снаряжение, затем подоспели и сами учения, и, наконец, начался призыв.
Последних два-три вечера офицеры весело провели на постоялом дворе, в компании полкового врача, адвоката Себелова, длинного Буххольца, ленсмана Дорфа и нескольких лейтенантов.
В результате этого в коляску капитана вместо Солового оказался запряжен великолепный вороной конь, не старше трех-четырех лет. На лбу у него была белая звезда, а на ногах — белые чулки. По всем статьям он ни в чем не уступал Вороному.
«Вот только если он не понесет…»
Как раз в этот момент какая-то старуха вдруг появилась из канавы. Красавец конь как-то подозрительно прянул ушами и вздрогнул, словом — повел себя совершенно неожиданным образом. Ничего подобного не было в течение тех трех дней, когда капитан за ним наблюдал. Йегер даже стрелял над его головой, а он не шелохнулся.
Нет, это было бы просто ужасно! Ведь полковой врач и старший лейтенант Дунсакк всецело разделяли его мнение о лошади. И он заплатил барышнику двадцать пять далеров! Неужели эти деньги выброшены на ветер?
Но вот лошадь опять побежала спокойной рысью. Должно быть, ее склонность переходить все время на галоп объясняется только тем, что она по молодости лет чересчур резва. Теперь, когда она попала в его руки, он ее в два счета от этого отучит.
Нет, более спокойной лошади долговязому Уле наверняка никогда еще не приходилось ставить в стойло рядом с Вороным.
— Ты еще состаришься у меня, Воронок. Я запрягу тебя в коляску, когда поедем в город к Ингер-Юханне на… Эй, да куда ты понеслась, свинья этакая! — заорал он. — Тпрру! Тпрру! Уж я тебя отучу! Стой!
Перед воротами крестьянской усадьбы Бергсета толпилось много народу. Все весело болтали, орали, пили.
Заметив капитана, люди посторонились и вежливо его приветствовали. Здесь каждый знал, что капитан давно уже не был дома и что всех, кого приписывали, как раз сегодня отпустили — мужчины уже вернулись на окрестные хутора.
— Резвая лошадка, верно, Халвор Хейен? Может, только еще чересчур молода…
— Не спорю, капитан, хорошая, если только не пугливая, — ответил Хейен.
— А что здесь происходит? Видно, торги?
— Ну да. Ленсман Бардон продает с молотка все, что осталось после Уле Бергсета.
— Ах, вон оно что… Эй ты, Сёльфест Столе, послушай! — подмигнул капитан молодому человеку. — Как ты думаешь, верно, что Ларс Эверстадбреккен собирается жениться на вдове Бергсета? Земля тут больно хороша, а?
На лицах людей, стоявших вокруг, появилась сдержанная улыбка: все прекрасно понимали, на что намекал капитан. Ведь не случайно он обратился к сопернику Ларса.
— А нельзя ли здесь купить стельную корову?
Ему ответили, что это вполне возможно.
— Халвор, подержи-ка минутку мою лошадь, я зайду в дом и переговорю с ленсманом.
Двор был набит людьми; мужчины и женщины, девушки и парни весело болтали, смеялись, передавали друг другу бутылки с водкой, и все они здоровались с капитаном, когда он протискивался сквозь толпу. В комнате, где шел аукцион, было очень тесно и так накурено, что буквально нечем было дышать. Бардон называл своим мощным басом один предмет за другим, повторял несколько раз цену, стучал молотком, отпускал какую-нибудь шутку, стучал еще раз и, наконец, с третьим ударом молотка по столу передавал проданную вещь новому законному владельцу.
Где бы ни появлялся капитан, ему повсюду уступали место.
— Да кто ж берет с собой на аукцион жену, Мартин Квале? Эх, дурень! — пошутил мимоходом капитан, обращаясь к парню в куртке с серебряными пуговицами.
На галерее стояла красавица Гуру Гранлиэн, окруженная веселыми подружками.
— Послушай, Гуру, — и он погладил девушку по щеке, — Берсвен Воге уже вернулся домой с учения. Он ходит как потерянный и все о чем-то думает. Я даже чуть не посадил его под арест… Ты уж слишком с ним сурова, Гуру!