Хвала и слава. Том 1
Шрифт:
Юноша резким движением вырвал книжку из рук Януша, так что тот даже пожалел о своей бесцеремонности.
— Простите, — сказал он и встал. — Уже поздно, мне пора в город. До свиданья!
Молодой баск ответил «до свиданья» тоном капризного ребенка, который в чем-то провинился и теперь жалеет об этом. При этом он бросил на Януша умоляющий взгляд. Януш сделал вид, что ничего не заметил, и стал спускаться вниз. В гостинице он забыл о встрече, поссорившись с Билинской из-за героев Алькасара. Марыся бурно восторгалась ими.
Назавтра, когда он вышел с книгой на взгорье, молодой баск уже сидел под кустом чертополоха. Увидев Януша, он покраснел, как мак, и принялся еще старательнее черкать в тетради, то и дело заглядывая в «мраморную» книжечку. Когда Януш проходил мимо, он поднял глаза и робко произнес:
— Bonjour!
Януш ответил улыбкой.
Он сел чуть ниже и, как будто совершая установленный обряд, прежде чем открыть оптимистическую книгу, доказывавшую, что скорбь бессмысленна, устремил взгляд на открывающийся перед ним вид. По другую сторону речки Арлансон виднелся сад, сегодня по-особому освещенный, а над ним — чахлые зеленые тополя. Точно пилигримы, всходили они на покрытое сплошной стерней взгорье.
Неожиданно юноша подошел к нему и, присев рядом, подал ему руку.
— Меня зовут Хосе Амундзаран, — сказал он. — я поэт. Последние годы жил в Париже.
Януш обрадовался этой перемене в отношениях.
— О, как хорошо, что вы на меня не сердитесь. Я действительно был несколько бесцеремонен, но ведь я же не знал, что это тайна.
— Никакой тайны нет, — ответил юноша, протягивая ему книжку, — это просто «Антигона».
Януш удивился.
— И что вы с этим делаете? — спросил он.
— Перевожу на баскский, — сказал Хосе, — уже перевел больше половины. Мне хотелось бы, чтобы мои братья, — он помедлил, прежде чем произнести это патетическое слово, — прочитали когда-нибудь «Антигону» на своем языке.
— Она еще не переведена?
— Нет. Баскская литература очень убога. Мы бедны.
— Не все.
— Да. Но те, кому удается разбогатеть, забывают баскский, становятся испанцами или французами.
— Ах, так.
— Мы бедный народ, — вздохнул Хосе. — А сейчас еще…
— Что сейчас? — как-то машинально спросил Януш, ведь он знал, что имеет в виду юноша. Баски воевали.
Хосе взглянул на Януша с презрением. В глазах его таилось чувство превосходства представителя древнего, существующего с незапамятных времен народа над каким-то выскочкой.
— Когда «Антигона» возникла в голове Софокла, да что там, еще когда только возник миф об Антигоне, мы уже были старым народом и, вероятно, имели свою большую литературу. Я говорю — вероятно, потому что от нее ничего не сохранилось.
На этот раз Януш уже свободно взял из рук юноши серенькую книжечку. Это был греческий текст «Антигоны». В книжку были вложены небольшие пронумерованные листочки, на которых мелким, но четким почерком виднелись начисто переписанные строфы и антистрофы трагедии на трудном языке страны Эускади. В тетради Хосе писал начерно, вдохновенно черкая и вычеркивая.
— Почитайте, — попросил Януш.
Юноша не заставил себя упрашивать, скинул берет и, подложив его под книжку, приступил к чтению. Сначала он читал по-гречески. Греческого Януш не знал, но это не имело никакого значения. Он слушал проникновенную декламацию так, точно понимал все. Впрочем, он знал почти наизусть это первое обращение Креонта:
Я вестников послал, чтоб поименно Сюда созвать вас. Знаю, как вы Лая Державную прилежно чтили власть… [113]Потом Хосе взял листок с переводом. Суровый баскский язык звучал крепко, а строфы словно были вырезаны из твердого южного дерева.
Все это время Януш приглядывался к юноше. Он обратил внимание на его волосы. Стрижка была совсем не такая, как у других молодых людей на улицах Бургоса. Молодежь в Альсасуа тоже не носила таких причесок. Вокруг коротких волос виднелся след от берета. И тут Януш сообразил, что Хосе находится в армии. Там его и подстригли так некрасиво. Но почему же он в штатском?
113
Перевод С. Шервинского и Н. Познякова.
Хосе читал довольно долго, наконец спохватился, заметив, что Януш слушает его из вежливости, оборвал на половине строфы и смущенно улыбнулся:
— Простите, я увлекся. Я же совсем забыл, что вы ничего не понимаете.
Янушу захотелось порадовать его:
— Но это же чудесно звучит. Какой своеобразный язык…
— Старый, — улыбнулся Хосе, — отшлифованный, как камешки на речном дне.
— И много у вас поэтов?
— Все меньше и меньше, — сказал Хосе, сводя брови.
— Что это значит?
— За последнее время погибло шестеро.
— Как это погибло?
— Расстреляли…
— Кто?
— Разные. То те, то другие. Одного убили свои.
— Значит, вы убиваете друг друга?
Удивляетесь? Разве вы не знали, что в Испании идет гражданская война?
— Вы против Франко?
— А как вы думали? Мы не против кого-то, мы только «за». За независимость страны басков. А этого боятся все испанцы. Как монархисты, так и республиканцы, как фашисты, так и социалисты… У всех мы бельмо на глазу.
Разумеется, Януш знал, что в стране идет война. Он ведь слышал пушки под Памплоной и ежедневно видел за столиками в ресторане гостиницы «De Londres» людей в мундирах. Но до сих пор ему еще не приходилось слышать столь полновесно звучащих слов — убит, расстрелян, казнен: каноник Аризтимуно расстрелян, каноник Панреги убит, поэт Лемона казнен, новеллист Онандья убит, романист Атерри расстрелян. Януша напугал этот однообразный перечень. Сколько же соответственно нужно было бы расстрелять поэтов и писателей у нас, если здесь расстреляли шестерых из пятнадцати? Великолепный переводчик каноник Маркьеги расстрелян. А вдруг бы у нас расстреляли Боя{144}? А этот молодой поэт с неподвижным, почти застывшим лицом, на котором нет и следа ненависти, спокойно произносит имена замученных.