И буду век ему верна?
Шрифт:
Сережа внезапно обретает голос и наставительно шепчет:
– Чего ты дурака валяешь? Вадим хороший мужик, и денег у него до черта.
Наконец и сам Вадим вечером в ресторане, глядя в мои прекрасные глаза, делает мне вежливое, но откровенное предложение. Жизнь на юге начинает действовать на нервы. Я откидываюсь на спинку стула и делаю грустно-ласковое лицо. После минутной заминки говорю:
– Вадим, у тебя дома, наверное, жена и двое детей, которых ты очень любишь.
– С чего ты взяла? – спрашивает
– Ты хороший человек, и все у тебя должно быть хорошо. Следовательно, есть жена и дети. Ну и зачем тебе я, скажи на милость? Я не гожусь для курортных романов. Прости меня, ладно?
Он вроде бы простил, но попыток толкнуть меня на путь греха не оставляет. Я проявляю завидную стойкость.
В конце недели мы расстаемся, Вадим рано утром уезжает домой.
– Кстати, – спрашиваю я, – почему ты приехал на машине?
– Ненавижу самолеты. Служил в десанте и решил: если жив останусь, близко к самолету не подойду.
– Поезда тоже ненавидишь?
Он смеется, обнимает меня. Мы прогуливаемся по улочке, «Мерседес» стоит возле калитки. Я пишу свой адрес, Вадим – свой телефон.
– У тебя действительно нет мобильного? – с сомнением спрашивает он. – Хочешь, подарю?
– Блага цивилизации лишают человека свободы, – ухмыляюсь я.
Он опять обнимает меня и говорит:
– Поедем со мной. Ну что тебе эти три дня?
Я качаю головой:
– У меня билет. Поеду поездом. Увидимся дома, хотя, может, ты и не захочешь.
– Желал бы я знать, чего хочешь ты.
– Господи, да этого даже я не знаю.
Прощание наше трогательное и довольно продолжительное. Под конец, явно испытывая некоторую неловкость, Вадим извлекает из машины два объемных пакета.
– Это тебе на дорогу, – говорит он. – Ешь регулярно и постарайся не потерять чемодан. До встречи.
Он машет рукой и хлопает дверцей «Мерседеса», я с пакетами остаюсь посреди улицы. Когда машина сворачивает за угол, я кидаюсь вдогонку, голос мой способен поднять мертвого. Вадим оказывается рядом, а я пытаюсь подобрать слова.
– Извини, – говорю я. – Наверное, это глупо… – Я и в самом деле чувствую, что веду себя по-дурацки. – Я хотела сказать тебе спасибо. Ну, за то, что ты купил все это, не предложил мне деньги, а купил, и вообще… Мне будет очень плохо, если в родном городе ты меня забудешь.
Наши объятия и прощальный поцелуй ничего общего с братскими не имеют.
Родной город встречает меня ужасной жарой. Само собой, такси поймать не удается, я еду с чемоданом в битком набитом троллейбусе, футболка липнет к телу, и от запахов кружится голова. Вываливаюсь на своей остановке и, удивляясь собственной живучести, плетусь к дому. Лицо у меня горит, дыхание прерывистое, а настроение ни к черту. И это называется вернуться домой! Взбираюсь на второй этаж, отпираю дверь и оказываюсь в своем коммунальном раю. Дражайших соседей не наблюдается.
Я бросаю чемодан и двигаю в ванную, сердце замирает в недобром предчувствии. Однако кран на месте, я лезу под душ, испытывая к Петру Алексеевичу благодарность, граничащую с обожанием. Душ поднял мне настроение, я завариваю чай и пою. Громко, тихо петь я не умею. Попутно выясняю, что Петр Алексеевич съел весь запас макарон, которые я по неосмотрительности оставила в кухонном столе. Слава богу, до холодильника в комнате он не добрался. Пока я пью чай, появляется он сам с радостной улыбкой на багровом лице.
– Здорово, Фенька! – орет сосед. – Приехала? Заждались, заждались. Отдохнула, значит? Красавица. Как жизнь на курорте?
Я рассказываю про жизнь на курорте, а Петр Алексеевич одобрительно кивает.
– А сувенир мне привезла? – спрашивает он.
– Нет, – потерянно отвечаю я.
Лицо его становится обиженным.
– Вот так, ждешь ее тут, ждешь, а она нет чтобы о соседе подумать, мол, ожидает человек и все такое. Красивая ты баба, Фенька, а дура дурой, без понятия, вот от тебя мужики-то и бегают. А я ждал, кран вон в ванной поставил.
Мне мучительно стыдно, я иду в свою комнату, Петр Алексеевич двигает за мной, перечисляя мои грехи. Я вспоминаю, что денег у меня вполне достаточно, и решительно жертвую на восстановление моей пошатнувшейся репутации.
– Мин херц, – проникновенно говорю я, – может, ты сам себе сувенир купишь, друг сердечный?
Лицо сердечного друга враз меняется.
– Фенька, ты человек. А я твои макароны съел. Сейчас за бутылкой сбегаю. Дуська скоро явится, посидим как люди. Дай тебе бог здоровья и мужика хорошего.
– Двигай, Петр Алексеевич, потом доскажешь.
Он исчезает, зато с интервалом в пять минут появляется Дуся.
– Фенька, – после приветствия спрашивает она, посверкивая лихо подведенными глазами, – ты Петьке на бутылку дала? Задолбал меня своим пьянством. Он тут без тебя едва не помер. Какую-то дрянь выпил. «Скорую» вызывали.
Я прикидываю, мог ли Мин херц в самом деле выпить какой-то дряни, приняв ее за целебную жидкость, или соседка слегка преувеличивает. По всему выходит, что мог. Я отыскиваю в шкафу шарф, подаренный мне матушкой года два назад, и дарю Дусе, нагло выдавая за сувенир с юга. Она любезно сообщает, кто домогался встречи со мной в мое отсутствие, а также подъездные, дворовые и городские новости.