И деревья, как всадники
Шрифт:
– Пусть вас не смущает моя проницательность. У меня нет с собой мыслеулавливателя. Честно сказать, вообще не люблю прибегать к этому аппарату. Так вот, я действительно думаю, что в исторической романистике плагиат лучше изобретательства, даже если оно удачно и опирается на изощренную интуицию. Почему я так думаю вопреки, казалось бы, очевидным нравственным постулатам, вы поймете позднее. Скажите, Сойерс, что вы читали из Брокта?
– Все. Решительно все. Не пропустил ни строчки. Тридцатитомное академическое издание плюс отдельные вещи, изданные вслед. Вот вы сделали мне комплимент, но я ведь не более чем жалкий его подражатель. Что меня больше всего поражает в его таланте, так это эффект присутствия. Наш современник, человек четвертого тысячелетия, он описывает
– Что вы больше всего у него любите?
– спросил Воронихин.
– Трудный вопрос. Пожалуй, "Хаджи-Мурат", "Фиеста", "Шагреневая кожа", из пьес - "Кориолан", "Лиса и виноград". Из поэм - "Торжество Сида", "Мцыри", а впрочем, и все остальное.
Воронихин кивнул:
– Я тоже испытал это чувство восторга. Да так, вероятно, думают все. На протяжении последних двадцати лет опросы общественного мнения неизменно завершались единодушным провозглашением Брокта самым великим писателем современности. Вчера он умер, - добавил Воронихин без перехода.
– Не может быть!
– воскликнул Сойерс.
– Какая потеря!
– Да. Он был очень стар и к тому же вел нездоровый образ жизни. Дни и ночи проводил за чтением старинных книг, копался в микротеках, пренебрегал правилами физиологической и умственной гигиены. Странно, что его хилый организм так долго выдерживал подобные перегрузки. Но всему приходит конец.
– Какая потеря!
– повторил Сойерс.
– Да, но потеря восполнимая, - возразил Воронихин.
– Нет, нет, не перебивайте, выслушайте меня до конца. Около года назад я связался с Броктом по видео и попросил согласия на встречу. Он несколько помялся, сказал, что не любит отвлекаться от своих занятий и к тому же не нуждается в очередной хвалебной оде, но я заверил, что речь идет не об этом, у меня к нему весьма важное дело. В конце концов Брокт уступил.
Мы встретились на другой день, для чего мне пришлось проделать довольно утомительное путешествие. Он живет, прошу прощения, жил в одном из тех уединенных местечек в горной местности, которые служат приютом для поэтов и влюбленных, желающих хоть на время отключиться от мирской суеты. Приходилось ли вам бывать в Одиноком?
– Нет, никогда, - ответил Сойерс, - хотя я слышал о нем немало, и даже как-то врач рекомендовал мне провести свой отпуск именно там.
– Это очаровательный поселок, - продолжал Воронихин, - вернее даже, рассеянная в горах цепь вилл, предназначенных для уединения, насколько оно вообще возможно. Район закрыт для полетов, туда нельзя добраться и на мобилях. Единственный способ - двадцатикилометровая прогулка, а если вы немощны, то вас снабдят древней колесницей, запряженной парой лошадок.
Меня встретила милая старушка, его жена, угостила чаем, заставив попробовать пироги домашнего изготовления, - как видите, не все в этом мире доверяется механизмам. Когда я стал выказывать признаки нетерпения, она сообщила, что Брокт ждет меня в кабинете. Я не стал спрашивать, почему меня не провели к нему сразу. Видимо, супруга Брокта не разделяла стремления своего мужа к одиночеству и рада была даже обществу случайного посетителя.
Брокт встал из-за широченного стола, заваленного кипой бумаг, небрежно протянул мне руку и вместо приветствия сказал:
"Могу уделить вам не больше получаса, мое время слишком ценно.
– Потом, заметив гримасу неодобрения и укора на лице жены, добавил: - Это не от чванства, поверьте, у меня действительно остался слишком малый срок, чтобы тратить его попусту". И взглядом дал понять жене, что ее присутствие не обязательно.
"Я собираюсь задать вам всего один вопрос", - сказал я.
"Спрашивайте".
"Почему вы опубликовали под своим именем поэму, принадлежащую перу Сергея Есенина?"
Эффект был совсем не тем, какого я ожидал. Никаких признаков удивления, или страха, или гнева. Ничего похожего на то, что должен испытывать вор, пойманный с поличным. Секунду он пристально глядел мне в глаза, потом отошел к окну и, обернувшись ко мне спиной, уставился на уходящую вдаль череду зеленых холмов. Он был очень высок и худ, с узкими плечами, шеи почти не было видно, и голова, казалось, росла прямо из туловища. Брокт явно не принадлежал к образцам человеческой расы на высшей ступени ее развития. Я терпеливо ждал, твердо решив не раскрывать рта, пока не дождусь ответа.
– Я ничего не понимаю, - сказал Сойерс.
– Какая-то литературная кража в наше время... Сплошная несуразица.
– Я просил вас не перебивать, Сойерс, - сказал Воронихин, - я постараюсь быть кратким.
– Нет, нет, продолжайте, мне некуда спешить.
– Потом Брокт сказал, не оборачиваясь: "У вас есть доказательства?"
Я был готов к этому вопросу. "Нет, но при желании их нетрудно найти, и вам это известно лучше, чем мне".
"Да, вы правы, - сказал он.
– Что ж, когда-нибудь это должно было случиться. Странно, что так поздно. Я был готов к этому с самого начала. Он отошел от окна, повернулся ко мне лицом и спросил: - Вы намерены, разумеется, предать свое открытие гласности?" - Слово "открытие" Брокт произнес с подчеркнутой иронией.
"Не знаю, - ответил я.
– Прежде всего хотелось бы знать мотивы".
"Ах да, мотивы. Естественно. Вы имеете на это право. Садитесь.
– Он указал мне на овальное кресло, а сам прошел к своему месту за письменным столом, сел, выставил вперед костлявые локти и уперся пальцами в виски. Я, Николай Брокт, - сказал он торжественно, будто пародируя официальные заявления на межпланетных конгрессах, - опубликовал за свою жизнь сорок четыре выдающихся литературных произведения. И все они не мои. В старину это называли плагиатом - изысканное наименование для литературного воровства. Сейчас вы узнаете, почему я это сделал. Кстати, не хотите ли записать мою исповедь?" - Он достал из ящика миниатюрный автописец и щелчком подтолкнул его ко мне по гладкой серебристой поверхности стола.
"Благодарю, - сказал я, - пока в этом нет нужды. К тому же у меня отличная память".
"Ваше дело, - бросил он равнодушно.
– Для начала вам придется выслушать нечто вроде предисловия. Приношу извинения, если все или хотя бы часть того, о чем я собираюсь сказать, вам известно. Без этого не обойтись.
Одна из наиболее сложных проблем, стоящих перед человечеством и приобретающих все более серьезный характер для каждого нового поколения, это проблема сохранения накопленных знаний. Впрочем, слово "сохранение" не совсем точно выражает суть дела. Хранить можно в конце концов что угодно, от овощей до запасов воздуха. Современная техника позволила сделать практически вечными такие неувядаемые творения человеческого духа, как Пизанская башня или Мона Лиза. В необъятном хранилище знаний сберегаются в микрофильмах все книги, изданные со времен изобретения книгопечатания. Но подавляющее большинство этих ценностей мертво, ибо не потребляется разумом. Да, это именно то слово, которое здесь уместно. Не проблема сохранения, а проблема потребления накопленных знаний.
Первые признаки неблагополучия стали обнаруживаться уже в конце второго тысячелетия. Вам любопытно будет узнать, что к 1970 году на Земле издавалось полмиллиона названий книг. Разумеется, в их числе было много переизданий или переводов. Но поток новинок нарастал с ужасающей быстротой. В 1980 году издавалось около 700 тысяч названий, в 1990-м примерно миллион, а когда человечество вступило в третье тысячелетие, в свет было выпущено свыше полутора миллионов.
Не стану утомлять вас цифрами. Позволю только напомнить, что в прошлом году, по данным Вселенского статистического института, на Земле и других планетах, населенных человеком, опубликовано почти 10 миллиардов названий, причем третью часть этой книжной лавины составляют новые произведения. Я говорю "книжной", потому что форма публикации не имеет значения. Идет ли речь о видеозвукозаписи либо об обычной книге, мы должны принимать в расчет не подобные различия, а сам факт появления новинок".