И деревья, как всадники…
Шрифт:
– Без этого не обходится, - снисходительно признал Питон.
– Я готов учесть дельные замечания.
– А как насчет проходимости? Тут мы вынуждены положиться на твою беспристрастность.
– Можете не беспокоиться. Я проэкзаменовал себя, и результат оказался выше всяких ожиданий - 94 процента.
У Тюльпанова глаза на лоб полезли. Гутва чуть не плюхнулся со стула.
– Да это мировой рекорд!
– Кажется, так, - скромно отозвался Питон.
– И все же, Питончик, согласись, было бы неэтично ограничиться твоим заключением о собственной рукописи. Придется отдать ее на повторную экспертизу.
–
– Попадет еще к какому-нибудь дураку.
– Вы что, мне не доверяете?
– Отнюдь. Но порядок есть порядок.
– Я бы предпочел избежать дополнительных рецензий, - сказал Питон и небрежно, как бы невзначай, добавил: - Кстати, я тут между делом решил себя перепроверить - вернулся к некоторым забракованным рукописям, и оказалось, что с известной натяжкой их можно пропустить.
– Любопытно. А сколь велика натяжка?
– Процент-другой. Словом, пустяки.
– Послушай, Питон, а ты не мог бы еще раз посмотреть рукопись Ляпидуса?
– сказал Вайль.
– Почему бы и нет? Я их все держу в памяти. Минутку… Смотри-ка, вот сюрприз… Тянет на пять с лишним. Жаль, Ляпидус не дожил до этого счастливого мгновения. Урок для нас всех. Как говорится, семь раз примерь, а один отрежь. Так вы уж позаботьтесь, чтобы моя книга вышла. Есть у меня еще одна задумка…
Высокая комиссия не могла скрыть своего удивления, узнав, что при сохранении прежнего порога проходимости Питон начал пропускать четыре из каждых пяти отданных ему на экспертизу трудов.
– Чем вы это объясните?
– спросил Нолли.
– Тут двух мнений быть не может, - заявил Тюльпанов.
– Повысилось качество научных работ. История с Ляпидусом заставила всех призадуматься. Одни, как я и предвидел, стали ответственней, не несут сырых рукописей. Другие, прослышав о неумолимости и неподкупности Питона, предпочли вовсе не браться за перо. Поверьте мне, он нам постепенно вычистит всех графоманов.
– Посмотрим, - скептически заметил Нолли.
С единодушного согласия всех членов комиссия было разрешено продолжить эксперимент.
Оставшись вдвоем, соавторы поздравили друг друга с благополучным исходом.
– Теперь, впрочем, у нас другая забота, - вздохнул Вайль.
– Как утихомирить Питона. Он ведь скоро потребует присвоить ему степень доктора наук, а там, глядишь, попросится в академики.
– Что-нибудь придумаем, - отмахнулся Тюльпанов, не желавший портить себе настроение.
– Вот вы мне, Максим, лучше другое скажите: почему Питон вдруг клюнул на приманку? Я ведь так его уламывал, но он был непреклонен, как скала. Все твердил про свои нравственные принципы.
Вайль покраснел.
– Грешен, - сказал он, - я ненароком подслушал ваш с ним разговор.
– Ага. Ну и что?
– Очень просто. Вставил ему небольшой блок тщеславия. Или честолюбия. Называйте, как хотите.
ЕСЛИ БЫ ЕЕ НЕ УНИЧТОЖИЛИ…
1
– Непостижимо, как эти финикийцы ухитрялись ворочать такие
– Должно быть, это в Пальмире… - заметил центурион.
– Не знаю, - рассеянно отозвался инженер, не желая отвлекаться от волнующей его мысли.
– Ну, хотя бы эта, - сказал он, постучав по каменной плите, которая послужила им скамьей.
– В ней весу не меньше, чем в пяти колоннах Фламиниевого цирка. И знаешь, где она была? Подпирала перекладину, на которой возвышалась фигура Ваала. Нам с нашей первоклассной современной техникой пришлось повозиться с неделю, чтобы в целости опустить ее на землю и перенести в эту часть храма.
– Все равно это дикари, темный, коварный, невежественный народ. Фанатики, они ведь приносили в жертву своему проклятому идолу живых младенцев.
– Центурион усмехнулся.
– Чего там, говорят, у них даже терм не было, вот уж воистину животные.
– У них было море, - отпарировал инженер.
– Эта нация купцов и путешественников почти не разлучалась с морской стихией, а волны понта куда очистительней и полезней, чем тухлая вода наших превосходных акведуков. Кроме того, - ехидно добавил он, - эти первобытные дикари, эти животные едва не обрубили крылья римскому орлу. Не знаю, чему вас учат в военных академиях, но, видимо, общее представление о Каннах у тебя должно быть, мой любезный центурион?
– Мы раздавили и дотла разрушили их гнездо. Какое имеет значение, сколько ставок ты проиграл, если кон за тобой.
– Да, конечно, только для этого понадобилось три войны, два Сципиона Африканских и что-то около ста тысяч римских жизней.
Центурион фыркнул. Его смешили и раздражали штатские суждения о войне. Может быть, господа пацифисты укажут другой способ защитить вечный город? Небось, когда по форуму пронеслось: «Ганнибал у ворот», - эта публика, наложив в штаны, помчалась требовать всеобщей мобилизации, чрезвычайных полномочий консулам, беспощадной расправы с отложившимися италийскими союзниками. Теперь, когда порядок наведен и Рим всей своей необоримой мощью стоит на страже мира, каждому вольготно рассуждать о вреде милитаризма. Центурион остро ощутил несправедливость мироустройства, она касалась его самым непосредственным образом, поскольку он отдал ратному делу без малого три десятка лет и видел в нем не только профессию, обеспечивающую приличный прожиточный минимум, но и долг, призвание, до некоторой степени - историческую миссию.
– Это в тебе говорит происхождение, - неожиданно нашелся он; к нему начало возвращаться благодушное настроение.
– Я римский гражданин, - возразил инженер.
– Не на сто процентов, у тебя мать гречанка.
– Гражданство не измеряется процентами.
У центуриона в запасе было множество аргументов, уж что-что, а тему зловредного эллинского влияния он мог считать своим коньком. Два карательных похода в Македонию, годовой постой в Пирее, бесконечные дискуссии с местной интеллигенцией - все это была отличная школа. Но здравый смысл подсказывал, что не следовало заходить слишком далеко. Инженер послан из центра, вполне вероятно, что у него есть связи в военном ведомстве, а может быть, кто знает, знакомства при дворе. Солдаты нужны всегда, но в мирные времена благоволят больше строителям.