«И дольше века длится век…». Пьесы, документальные повести, очерки, рецензии, письма, документы
Шрифт:
Этой девушкой нельзя было не залюбоваться! Она была в пригнанной к стройной фигуре выутюженной шинельке. На ней красовалась пилотка, из-под которой всё же выбивалась русая коса. Ей было некогда даже поправить прическу!
– Фрау!.. Фрейлен! – взывали к ней обескураженные немецкие вояки. – Гитлер капут!
Девушка их не слушала. О том, что Гитлеру будет капут, она знала и сама – наверняка ещё с первых дней войны.
– Битте! Плен, плен! – кто-то подсказывал так нужное немцам сейчас слово, важнейшее, спасительное.
Дескать, фрейлен, милая! Возьми нас, пожалуйста, в плен! Об этом её, хрупкую, изящную девушку, одинокую на ВСЁМ огромном перекрёстке (БЕЗ ОРУЖИЯ ПРИ СЕБЕ!) молили
Но девушке не было времени ни оценивать ситуацию, ни разбираться с немчурой. Одной рукой она отмахивалась от них, как от назойливых мух, а другой поднимала и опускала свой жезл, который в данный момент мне казался маршальским жезлом, видным всей взбудораженной Европе.
Она указывала дорогу всем участникам всех потоков, она знала место каждому: нашим войскам – только вперёд, на запад, гражданским беженцам – туда же (они порядка не нарушат, сами дойдут), путь на восток – освобождённым иностранцам и нашим родным людям. А военным немцам, ступавшим порою на запретный, столь тесный в эти великие дни асфальт, она коротко бросала:
– Назад! Цурюк!
Тем не менее какая-то группа немецких вояк прорвалась к регулировщице и окружила её, повторив свою просьбу.
– Идите, куда хотите! – крикнула она им, и я это слышал. Её голос прозвучал звонко, но грозно и властно. – Да убирайтесь же вон с дороги! – не стерпела девушка и, топнув блистательно начищенным сапожком, пропустила вперёд вереницу наших пушек.
До сих пор жалею, что не прорвался поближе к ней со своим журналистским блокнотом. Мне так хотелось спросить её:
– Как Ваша фамилия, товарищ ефрейтор? Скажите мне! Это так важно для всех нас, для всех, кто будет жить после нас! Ответьте, пожалуйста!
До сих пор мечтаю о таком памятнике – памятнике русской девушке-регулировщице. Такой памятник сказал бы современникам и потомкам не меньше, чем памятник в честь солдат-освободителей.
… Над Эльбой алел рассвет. Весело пробуждались мои друзья, воодушевленные крылатой вестью – Победой!
И тут я увидел… бабочку! Впервые за все дни войны. Она пролетела надо мной именно утром на рассвете нашей Победы и была так прекрасна, как может быть прекрасна только жизнь.
А на той стороне Эльбы уже сердито и недовольно фырчали, разворачиваясь, американские джипы…
Берлин – Ленинград – Москва 1945–1978
Н.Н. Сотников. На пороге новых испытаний. Послесловие сына спустя 70 лет
Н. Н. Сотников
А потом была встреча на Эльбе, совсем не такая, как её изобразили в одноимённом фильме и уж совсем не такая, какой её представлял себе Евг. Евтушенко в песне «Хотят ли русские войны?»: «…кто нас на Эльбе обнимал». Объятий чего-то не припоминалось! Зато вскоре последовали категорические приказы избегать всяческих контактов: американцы имели в своих руках наркотики, не брезговали порнографией самого дурного пошиба (пожалуй, немецкая была даже «мягче»), началась безудержная торговля! Американцы торговали всем, чем только можно, – от зажигалок до грузовиков! Да-да, и казённые грузовики шли в дело! Ведь это и есть тот самый «американский бизнес», который был у них буквально в крови и который они нам сейчас навязывают в большом и малом.
Были разного рода и чисто политико-идеологические провокации, даже чисто внешне не совместимый с образом «союзника». Сей «светлый» образ угасал буквально на глазах, и по воспоминаниям представителей старших поколений, искушённых в человековедении и обществоведении и наблюдательных, довольно быстро исчез из обихода сразу после завершения войны.
Как это ни странно, но даже сравнительно нейтральные немцы (об оголтелых фашистах речи нет!) лучше относились к нашим военным и гражданским людям, нежели американцы и англичане. Отец всё собирался мне поподробнее описать встречу в Английской военной миссии, на которой они были с моей матерью, военным врачом, но выступавшей в роли супруги писателя, прикомандированного к газете Оккупационных войск, но не успел… Там, у англичан, всё было внешне строже, чопорнее, но неприязнь к России, Советскому Союзу проявлялась тем не менее явно, хотя и не так топорно, как у янки.
А вообще, готовя как редактор сборник военной публицистики «Огненные годы» в Лениздате к 40-летию Победы и прочитав десятки тысяч страниц, я убедился, что полной картины завершения войны ещё нет. Какому же поколению посчастливится её дописать?..
До сих пор существуют в истории Второй мировой войны не просто «белые пятна», а целые неизведанные материки, образовавшиеся по разным причинам от малоизвестности и разных степеней секретности до сознательного не просто умалчивания, а замалчивания. Некоторые из них можно исторически оправдать, например, подъём из глубин неведанного подавляющему большинству читателей и зрителей каких-то строк, страниц, а то и глав, которые вредили бы единству бывшего сперва лагеря социализма, а затем социалистического содружества. Одна из самых мрачных таких глав – рейд польской армии генерала Андерса не в сторону немецких фашистов, а по нашим тылам с выходом к южным границам. Андерсовцы на своём пути вели себя ничем не лучше, чем фашистские оккупанты. Более-менее обстоятельное описание этого рейда-дезертирного бегства можно прочесть в книге английского публициста и историка А. Берта «Россия в войне 1941–1945» (М.: Прогресс, 1967). Эти описания будут куда похлеще, нежели какая-нибудь Катынь в Смоленской области!
Ныне НИКАКИХ причин для умолчания и тем более замалчивания огненно-трагических страниц Второй мировой нет: все страны показали свое истинное лицо. Теперь уже смело можно сказать, что за исключением (да и то с оговорками!) Сербии союзников в Европе у нас не осталось. При Гитлере практически ВСЯ Европа была в его лагере: уточнения требуются лишь для зависимой от Англии, хотя и получившей формальную независимость Ирландии, Исландии, которая и мала, и бесконечно далека. Нейтралитет Швеции можно уверенно оговаривать. Нейтралитет Швейцарии формален и носил откровенно банковский характер. Даже малютка Лихтеншнейн, как недавно стало известно, сыграл в конце войны зловещую роль, укрыв коварно на своей территории массу изменников СССР.
Надо решительно перестать страшиться язв национальных вопросов, прикрываясь общими словами об интернационализме и горбачёвских «общечеловеках». Например, японцы одержали многие свои победы под лозунгом освобождения азиатов от «уродов с провалившимися глазами», то есть европейцев и вообще, так сказать, белых. И эта пропагандистская нота действовала звучнее многих других нот пропагандистского и дипломатического характера. Об этом мне рассказывал видный японист профессор В. Н. Горегляд. А знаток Индонезии, бывший собкор «Правды» на Юго-Восточную Азию профессор Л. М. Дёмин приводил мне пример постановки в Индонезии переделанной пьесы Н. В. Гоголя «Ревизор», где Хлестаков был… голландцем среди индонезийцев! Зал неистовствовал, а переживания носили не эстетический, а откровенно политический, психологический характер.