И эхо летит по горам
Шрифт:
Охранник в форме, постоянно находившийся на часах у парадного въезда на территорию, отдал честь и открыл ворота. Кабир провел машину внутрь периметра, по щебеночной аллее и к дому.
Трехэтажный дом был выкрашен в ярко-розовый и лазурно-зеленый. С высоченными колоннами, островерхими карнизами и сиявшими на солнце зеркальными стеклами, как у небоскребов. Парапеты, веранда в искристой мозаике, широкие балконы с витыми коваными перилами. Внутри — девять спален и семь ванных; иногда Адиль с Бабой-джан играли по дому в прятки, и в поисках отца Адиль мог бродить час
Кабир закатил машину на полукруглую дорожку перед высокими входными дверями. Выключил двигатель.
— Ты не оставишь нас на минутку? — сказал Баба-джан.
Кабир кивнул и выбрался из машины. Адиль смотрел, как он поднимается по мраморным ступеням к дверям, звонит. Ему открыл Азмарай, второй телохранитель, — низкорослый, коренастый угрюмый парень. Они перекинулись парой слов и остались на крыльце, закурили.
— Тебе правда надо ехать? — спросил Адиль. Отец собирался утром на юг — осмотреть хлопковые поля в Гильменде и встретиться с рабочими бумагопрядильной фабрики, которую там построил. Его не будет две недели — бесконечность, казалось Адилю.
Баба-джан взглянул на него. Рядом с ним Адиль выглядел крохой — отец занимал больше половины сиденья.
— Да я б сам хотел остаться, сынок.
Адиль кивнул.
— Я сегодня гордился. Гордился тобой.
Баба-джан опустил громадную руку Адилю на колено:
— Спасибо, Адиль. Ценю. Я тебя вожу на такие события, чтоб ты знал, чтоб понимал, насколько важно тем из нас, кому повезло, — таким, как мы, — брать на себя ответственность.
— Ну хоть бы ты не уезжал все время.
— Да и я бы не хотел, сынок. И я. Но до завтра-то я не уеду. Вечером буду дома.
Адиль опять кивнул, уперся взглядом в свои руки.
— Смотри, — сказал отец мягко, — я нужен людям в этом городе, Адиль. Им нужна моя помощь — дом построить, найти работу, зарабатывать на жизнь. У Кабула свои проблемы. Кабул им не поможет. Если не я, то никто. И тогда эти люди будут страдать.
— Я понимаю, — пробормотал Адиль.
Баба-джан чуть сжал его коленку.
— Знаю, ты скучаешь по Кабулу, по друзьям. Тут трудно привыкнуть — и тебе, и твоей матери. Да и меня все время нету — езжу, встречаюсь с людьми, уйме народу потребно мое время. Но… Посмотри на меня, сынок.
Адиль встретился взглядом с Бабой-джан. Его глаза сияли добротой из-под сени кустистых бровей.
— Никто на этой земле мне так не важен, как ты, Адиль. Ты мой сын. Я с радостью отдам все это за тебя. Я жизнь свою за тебя отдам, сынок.
Адиль кивнул, глаза у него намокли. Иногда, если Баба-джан вот так говорил, Адиль чувствовал, как сердце его набрякало так сильно, что становилось тяжко дышать.
— Понимаешь?
— Да, Баба-джан.
— Веришь мне?
— Верю.
— Хорошо. Давай, поцелуй отца.
Адиль обвил руками шею Бабы-джан, отец прижал его к себе крепко, терпеливо. Адиль помнил: когда был маленький, он мог похлопать отца по плечу посреди
— Может, привезу тебе что-нибудь из Гильменда, — сказал Баба-джан.
— Это не обязательно, — ответил Адиль приглушенно. У него уже было столько игрушек, что он не понимал, что с ними делать. И не было такой игрушки на земле, какая восполнила бы отцово отсутствие.
В тот же день Адиль сидел на лестнице и подглядывал за тем, что творилось внизу. Раздался звонок, Кабир открыл. Теперь же он стоял, опершись о дверной косяк, руки на груди, загораживал проход и разговаривал с человеком на крыльце. Это был тот самый старик, которого Адиль видел у школы, — очкастый, с зубами-спичками. Мальчик с дырками в кроссовках тоже был с ним, стоял рядом.
Старик сказал:
— Куда он уехал?
Кабир ответил:
— По делам. На юг.
— Я слыхал, он уезжает завтра.
Кабир пожал плечами.
— Надолго?
— На два, может, три месяца. Как знать.
— Я слышал иное.
— Так, ты испытываешь мое терпение, старик, — сказал Кабир, расплетая руки.
— Я его подожду.
— Не здесь.
— На дороге, в смысле.
Кабир нетерпеливо переступил с ноги на ногу.
— Как хочешь, — сказал он. — Но командир — занятой человек. Никто не знает, когда он вернется.
Старик кивнул и попятился, мальчик — за ним.
Кабир захлопнул дверь.
Адиль отдернул штору в гостиной и посмотрел в окно, как старик и мальчик уходят по проселку к главной дороге.
— Ты им соврал, — сказал Адиль.
— Служба у меня такая — защищать твоего отца от хапуг.
— Что ему надо вообще? Работу?
— Типа того.
Кабир уселся на диван, скинул ботинки. Глянул на Адиля, подмигнул. Кабир Адилю нравился — гораздо больше, чем Азмарай, тот был неприятный и редко с ним разговаривал. Кабир играл с Адилем в карты и приглашал смотреть вместе DVD. Кабир обожал кино. У него была коллекция, купленная на черном рынке, и он смотрел по десять-двенадцать фильмов в неделю — иранских, французских, американских и, конечно, болливудских, ему без разницы. А иногда, если мать Адиля была в другой комнате и Адиль обещал не говорить отцу, Кабир опорожнял магазин «Калашникова» и давал Адилю подержать автомат, как моджахед. Сейчас «Калашников» стоял прислоненный к стене у входной двери.
Кабир улегся на диван, закинув ноги на подлокотник. Принялся листать газету.
— Они вроде безвредные, — сказал Адиль, отпустив штору, и повернулся к Кабиру. Над кромкой газеты виднелся лоб телохранителя.
— Может, стоило позвать их на чай, — пробурчал Кабир. — Пирога им предложить.
— Не издевайся.
— Они все выглядят безвредными.
— Баба-джан им поможет?
— Наверное, — вздохнул Кабир. — Твой отец — река для своего народа. — Он опустил газету и ухмыльнулся. — Откуда это? Ну, Адиль. Месяц назад с тобой смотрели.