И грянул гром, услышь крик мой…
Шрифт:
Джереми помолчал немного, а потом, запинаясь, сказал:
– А н-некоторые люди г-говорят, они даже рады, что вашего папу ранили. Р-рады, что он не сможет теперь заработать на этой железной дороге.
– Кто так говорит? – закричала я, вскочив с земли. – Только скажи кто, и я вобью…
– Кэсси! Сядь и успокойся, – приказал Стейси.
Я с неохотой подчинилась, мечтая про себя, чтоб вся эта история с Уоллесами и папиным ранением не обставлялась так сложно. Я считала так: раз Уоллесы первые напали на папу и мистера Моррисона, проще всего было бы сообщить об этом шерифу, чтобы
– Н-не я это говорил, Кэсси, – словно извиняясь, пробормотал, заикаясь, Джереми.
– Ну и ладно, кто бы что ни говорил, подло это. – Я очень рассердилась.
Джереми, соглашаясь, кивнул и переменил тему разговора.
– Вы давно не видели Ти-Джея?
Стейси нахмурился, обдумывая, отвечать на это или нет. О Т. Дж. и братьях Симмз ходили разные толки, и ничего хорошего в них не было.
Отец Мо Тёрнера даже говорил папе, что Т. Дж. как-то крутился около него вместе с братьями Симмз, а потом, после того как они ушли, он хватился своих часов; то же самое случилось и у мистера Лэньера, только с медальоном. «Этот Ти-Джей совсем испортился, – сказал мистер Лэньер, – а с ворами я дело иметь не хочу… особенно, когда этот вор якшается с белыми парнями».
Наконец Стейси ответил:
– Теперь мы его совсем не видим.
Джереми подергал себя за губу.
– А я все время вижу.
– Тем хуже для тебя, – посочувствовала я.
Стейси с упреком поглядел на меня, затем растянулся на земле, подложив руки под голову вместо подушки.
– Красота здесь, правда? – намеренно поменял он тему разговора.
Мы тоже легли на спину. Над головой, как огромные зеленые опахала, сошлись ветви грецкого ореха и гикори, образуя навес. В нескольких футах от нас наяривающее солнце проложило мерцающие янтарные дорожки солнечного света на поверхности пруда. В воздухе парила тишина, спокойная, мирная, ласкающая.
– Когда я вырасту, – сказал Джереми, – я построю себе дом на деревьях и буду жить там.
– А как у тебя это получится? – осведомился Малыш.
– Ну, найду несколько деревьев покрепче и построю. Я сделаю так: ствол одного дерева у меня будет в спальне, а ствол другого на кухне.
– А зачем тебе хочется жить на дереве? – спросил Кристофер-Джон.
– Там так спокойно… и тихо. И еще прохладно, – ответил Джереми. – Особенно ночью.
– А откуда ты знаешь, что там прохладно ночью? – спросила я.
У Джереми осветилось лицо:
– Да у меня же там постель.
Мы с недоверием посмотрели на него.
– Н-ну, правда. Я сам сделал, чтобы спать. Когда ночью жарко, я залезаю на мое дерево, а там совсем другой мир. Я же оттуда вижу и слышу такое, что только белка и птицы могут видеть и слышать, честное слово. Иногда мне даже кажется, я вижу всю дорогу до самого вашего дома.
– А, чепуха, сказки рассказываешь, – не поверила я. – Ваша ферма слишком далеко от нас, ты что, не знаешь?
Джереми понурился.
– Ну… может, и не вижу, но все равно, никто не мешает мне воображать, что как будто вижу. – Он капельку помолчал, а потом вдруг вскочил, и лицо его опять засияло. – Эй, а почему бы вам всем не пойти со мной, чтоб посмотреть? Па собирался на весь день уехать, мы бы повеселились, и я бы вам кое-что показал…
– Нет, – тихо сказал Стейси, продолжая глядеть на деревья над головой.
Джереми съежился, словно из него воздух вышел.
– Л-ладно, просто хотел вам показать, и все.
Поначалу казалось, его обидел холодный отказ Стейси, но потом, приняв это, видимо, как должное, он принялся за свое как ни в чем не бывало и предложил:
– Если вы когда захотите сами сделать такой дом на дереве, только скажите мне, я вам обязательно помогу. Там так же прохладно, как…
Папа сидел на скамье в конюшне, неловко вытянув перед собой сломанную ногу, и чинил одну из уздечек Джека. Он сидел там с раннего утра, нахмурившись, так что глубокая морщина залегла на лбу, и спокойно чинил все, что требовалось починить. Мама велела не беспокоить его, и мы старались, сколько могли, держаться подальше от конюшни, но после обеда, само собой, все сошлись туда, чтобы доделать разные дела по хозяйству. Папа весь ушел в себя и поначалу не обращал на нас внимания, но потом поднял глаза и стал внимательно следить за нами.
Мы уже покончили со всеми делами, когда из Стробери вернулся мистер Моррисон, куда он ездил, чтобы внести августовский взнос по закладной. Он медленно вошел в конюшню и протянул папе конверт. Папа с недоумением поглядел на него и вскрыл. Читая письмо, он крепко стиснул зубы, а когда кончил, так стукнул кулаком по скамье, что мальчики и я побросали все дела, поняв, что стряслось что-то очень неприятное.
– Вам они тоже сказали? – спросил папа мистера Моррисона отрывисто и сердито.
Мистер Моррисон кивнул.
– Я пытался заставить их подождать, пока мы не соберем хлопок, но они заявили: раз должно, надо оплатить все немедленно. Это точные их слова.
– Все Харлан Грэйнджер, – спокойно сказал папа. Он протянул руку за своей палкой и поднялся. – Вы в силах поехать опять в Стробери… сегодня же вечером?
– Я-то могу, но не уверен, что старый мул сможет.
– Тогда запрягите Леди, – сказал папа, показывая на гнедую кобылу.
Потом повернулся и пошел к дому. Я с мальчиками – за ним, не совсем понимая, что происходит. Папа вошел в кухню, а мы остались на крыльце и смотрели внутрь через сетку на двери.
– Дэвид, что-нибудь стряслось, сынок?
– Банк опротестовал выплату. Я еду в Стробери.
– Опротестовал выплату? – переспросила Ба. – О господи, еще и это.
Мама внимательно посмотрела на папу, страх стоял в ее глазах.
– Ты едешь прямо сейчас?
– Прямо сейчас, – сказал он, переходя из кухни в их комнату.
Мамин голос настиг его:
– Дэвид, ведь очень поздно. Банк уже закрыт. Ты все равно никого не застанешь до утра…
Папин ответ мы не расслышали, но мамин голос звучал теперь резче.