И хрюкотали зелюки

Дэмьен Леон

Так мы и жили, а когда мне исполнилось два года, Батюшка с Матушкой благо-получно закончили МГУ и на три года умотали в Африку – учить негров грамоте. Как им так подфартило, не знаю до сих пор, ведь для этого надо было изучить французский язык почти в совершенстве. Впрочем, они и английским владели достаточно хорошо (а я не могу выучить до сих пор). Воспитывала меня в основном баба Лида (поскольку была на пенсии), кормила-поила, одевала-обувала и водила гулять, а иногда и порола ремнем за какие-нибудь провинности. Впрочем, гулять ей помогали все обитатели нашего двора и делали они это с большим удовольствием. Надо отметить, что в те времена люди были совсем другими и жили по-иному, особенно в провинции. Это сейчас мы едва ли знаем ближайших соседей по лестничной площадке, да и то в лицо, а не по имени; а уж кто живет на других этажах или в других подъездах (я уж не говорю про соседние дома) – понятия не имеем, а самое главное, что и не хотим никого знать. А в маленьком Октябрьском с населением в 100 тысяч обитатели одного двора хорошо знали друг друга, и не только знали, но дружили и общались, и ходили в гости, по делу и просто так, за солью и за хлебом; предварительно звонить было не принято (впрочем, телефонов

тогда было очень мало, в нашем доме они стояли, может быть, в двух-трех квартирах, включая нашу); многие днем даже не закрывали на замок входные двери, подвалы и чердаки никогда не запирались, потому что ни жуликов, ни бомжей просто не было. Нет, жулики и воры существовали, конечно, во все времена, но ни одной квартирной кражи в нашем районе я не припомню. А убийства и драки были, но об этом – позже.

Естественно, народ кучковался по группам: автолюбители, пенсионеры, домо-хозяйки, молодежь и т.д., но все равно существовала какая-то незримая единая суб-станция, которую можно было назвать «наш двор». И каждый квартал или группа кварталов имели свое неофициальное название, но прежних вражды и соперничества как в 40-50-х между ними уже не существовало, и такие фразы как «ты в наш двор не ходи» или «по нашей улице не проходи» мне пришлось услышать лишь пару-тройку раз, да и то гораздо позже. А пока я был маленьким, дальше нашего двора меня и не выпускали; а когда я подрос и мог гулять самостоятельно, то бдительная баба Лида сидела у окна и внимательно следила за тем, чтобы я никуда не убежал; а я периодически подбегал под окно и кричал: «Бабуля! Кинь мячик!» или «Вынеси велосипед!»; а она звала меня домой, высовываясь в форточку.

Воспоминание. Мне – лет пять, а Батюшка, только что вернувшийся из Африки, привез мне в подарок такую игру: три попугая сидят на жердочке, и их можно сбивать, стреляя из игрушечного пистолета короткой стрелкой с липучкой. Помню, вся семья собралась за большим столом в гостиной, Батюшка достал попугаев и поставил их на край стола (а напротив меня сидели Дед и Маша), и я уж зарядил пистолет, но тут Маша как бы в шутку сказала: «Ты только Деду в глаз не засвети!», все посмеялись, но Баба Ира вдруг спохватилась: «А вдруг и правда засветит? Иди-ка ты в другую комнату!» И меня вместе с попугаями переплавили в соседнюю комнату, где я и начал тренироваться в стрельбе. Тогда я еще не соображал, как правильно надо целиться, держал пистолет на уровне живота, согнув руку в локте, и никак не мог понять, почему стрела летит гораздо выше. Позднее я приноровился и стрелял без промаха, но попугаи мне постепенно наскучили, и со временем куда-то растерялись, и я с удовольствием стрелял куда попало: в стены, двери, кота Борьку и т.п. – естественно, когда никто не видел.

2

Октябрьский – город уникальный по своей планировке. Он и расположен весьма оригинально, на правом берегу речки Ик (небось, и не слыхивали о такой?), которая впадает в Каму, и по которой проходит граница между Башкирией и Татарией. То есть город-то башкирский, но татар в нем живет гораздо больше, как мне кажется. По край-ней мере, в нашем классе татары составляли процентов 70-80, я это узнал совершенно случайно, когда мне в руки попал классный журнал. Для русского человека что татары, что башкиры – все едино, и имена и рожи у них совершенно одинаковые; а я никогда не интересовался, кто есть кто из моих друзей-приятелей. Да это и не важно было, в те времена все жили мирно и дружно, не было никаких разногласий на национальной почве, никакого землячества, никаких косых взглядов и намеков; и даже в драке ни один из соперников не позволили бы себе обозвать другого «татарской мордой» или «гребаным русским».

Еще одна особенность реки Ик – то, что она служит границей так называемых часовых поясов. То есть в Татарстане время московское, а в Башкирии – местное, два часа прибавляется. Из-за этой разницы мост через Ик – сооружение длиной едва ли 30 метров – в шутку называют «самым длинным мостом в Мире», ибо если входишь на него с татарской стороны, к примеру, в пять часов, перешел на ту сторону – уже семь! Два часа идешь, получается – вот какой мост! А на самом деле это было выгодно и удобно только для алкашей, которые после семи часов (если вы помните, водку тогда продавали до семи) имели возможность смотаться на ту сторону и приобрести желаемую влагу в ближайшем населенном пункте. Таких личностей называли «антисемитами», но существовала ли такая практика на самом деле, или это всего лишь хохма – я не знаю. Но то, что дорога в Татарии сразу за мостом становилась уже и хуже – это факт, известный всем автомобилистам.

Если быть точным, то город моего детства нельзя назвать речным городом, живописно раскинувшемся на крутом зеленом берегу (как, к примеру, Ярославль), и сам Ик – речка мелкая и узкая; и до первых домов от моста нужно идти минут десять, мимо деревни (ее жителей называли «иковские»), мимо рощи и мимо небольшого, но чистого озера под названием Котлован, куда все ходили загорать и купаться. Тут и начинается город, сначала новый микрорайон с Дворцом пионеров, построенным в начале 60-х; потом квартал детсадов и яслей, расположенных по обе стороны длинного узкого парка (по-моему, он называется Парк Победы, но мы в нем никогда не гуляли). Парк упирается в задницу самого большого и монументального здания в городе – Горсовета, фасад которого выходит на главную городскую площадь, в центре которой зимой ставили огромную искусственную елку и строили ледяные крепости. Но центральным ядром Октябрьского все же считается не площадь, а проспект Ленина, начинающийся от площади и спланированный в виде широкого бульвара, завершаемого другой площадью поменьше. В начале проспекта, напротив Горсовета и лицом к нему стоит внушительный гранитный памятник дорогому Ильичу, естественно в кепке и с протянутой рукой. С левой стороны площади (если встать лицом к Ленину) здания стоят полукругом, в них расположены почта, телеграф, еще что-то, а дальше длинная улица идет на север, пересекая еще одну площадь, на которой стоит спортивный центр с бассейном (за которым, в свою очередь, начинается Центральный Парк с качелями-каруселями и чертовым колесом), выходя к заводам и фабрикам, которые почти вплотную примыкают к предгорьям южного Урала. И где-то в этом районе находится стадион, но т.к. на нем я был всего один раз и очень давно, то точнее его расположение указать не могу.

Справа от площади разбит небольшой сквер, ведущий к еще одному солидному сооружению с колоннами в стиле сталинского ампира – так называемому Дому Техни-ки. Почему он так называется, я не знаю до сих пор, но его ядро составлял концертный зал (помнится, я был там всего на одном концерте местной самодеятельности, хотя вокруг здания ходил миллион раз). А за Домом начинается еще один парк, наш любимый, который мы почему-то называли просто «Поляной» и ходили в него с удовольствием. Угловые дома по обеим сторонам площади завершаются красивыми башенками, а в том, что ближе к Дому Техники, расположен самый крупный городской ресторан «Девон», размером с небольшую московскую забегаловку.

На проспекте стоят самые высокие пятиэтажки, длиной чуть ли не с квартал, примерно посередине его пересекает ул. Лермонтова, южная часть которой выходит к главному входу на Поляну, а северная упирается в рыночные ворота; вторая небольшая площадь образуется на перекрестке с ул. Губкина, свернув по которой налево, приходишь к Автовокзалу. На площади угловые дома не полукруглые, но украшены такими же башенками, в них находятся ателье мод, хозяйственный и большой спортивный магазины; а дальше проспект становится обычной улицей, но не утрачивает своего центрального значения, ибо следующая пересекающая его улица спланирована в виде большого полукруга, дуги которого начинается от ул. Губкина (одна от Автовокзала, другая – от ворот моего детсада); а еще через квартал его дублирует второй, еще более широкий полукруг, хвосты которого выходят уже на окраины города. И этот перекресток образует еще одну площадь, на которой расположен ЗАГС.

Далее по проспекту этажность домов уменьшается, только по левую сторону в начале 70-х выстроили новый микрорайон №50 из нескольких девятиэтажек, а направо и наискосок улица ведет к 25-му микрорайону, тоже более современному. Ну а если продолжать идти по проспекту Ленина, то через 2 или 3 квартала с левой стороны и будет стоять знаменитый Нефтяной техникум. И это уже считалось западной окраиной города, дальше расположен только комплекс больницы с санэпидемстанцией, а за ним – поворот направо к кладбищу. Это казалось так далеко – на автобусе надо было ехать, что ты! Кстати, на автобусе я не ездил никогда и поэтому не могу точно вспомнить, сколько маршрутов мог тогда позволить себе наш городской бюджет: определенно был один, хо-дящий по проспекту от центральной площади до кладбища (по-моему, и сам автобус-то был «одна штука», ибо ездил он с интервалом не меньше часа), но возможность наличия еще одного, доезжающего по Губкина до Вахтовой, я не исключаю. Сам же Автовокзал вполне оправдывал свое назначение: довольно много маршрутов возили людей в окрестные деревни, поселки и на заводы, включая такие важные «центры» как Туймазы и Уруссу, где находились железнодорожные станции. И конечно же, более комфортабельные «Икарусы» регулярно отправлялись в столицу автономии Уфу (200 км. – 4 часа езды, не хухры-мухры) и в Аэропорт, расположенный, как ни странно, совсем недалеко от города, так что летать из Москвы на самолете было гораздо быстрее и удобнее, чем на поезде – и не намного дороже по тем временам (самолет-то АН-24, «этажерка»).

Кстати, в Уфе проживали две родные сестры Деда, тетя Лида и тетя Вера (для простоты их все называли Тетушками), и один или пару раз я у них бывал (почему-то очень яркое воспоминание: мы сидим на кухне и наворачиваем обалденно вкусные малюсенькие сосисочки – больше таких я не пробовал нигде), но ездили мы туда скорее всего на батюшкиной машине, ибо путешествие на автобусе я бы запомнил. А на самолете летать приходилось, но об этом позже.

Сразу за Поляной, на противоположной от центрального входа стороне (а значит, в черте города), расположен так называемый Зеленый поселок с обычной одноэтажной деревянной застройкой; такие же деревянные дома стоят по улице, идущей от ворот моего детского сада к 18-му микрорайону, застроенному «хрущевками»; далее опять поселок – и дорога упирается в ворота колхозного Сада. Этот Сад представляет собой обширную территорию, разбитую на участки по шесть соток, но никаких дач или домиков на них строить не разрешалось. Только огород. Но небольшая будка для инвентаря и мелких хозяйственных нужд, конечно, имела место быть. Кстати, на нашем участке, как впрочем и на других, вызревали отличные сладкие помидоры без всяких там парников (что значит – континентальный климат!), но меня в то время мало волновали грядки с овощами (хотя всю зиму мы ели свою картошку с квашеной капустой), потому что я с удовольствием играл в «саранчу», с завидным аппетитом наворачивая клубнику, малину, вишню и многочисленные сорта смородины. Но самое ценное наше приобретение – это гигантская развесистая «ранетка», растущая напротив будки в центре участка. Яблочки на ней вырастали небольшие, продолговатой формы (как сливы) и темно-крас-ного цвета – но такие вкусные, что ум отъешь! Терпкие, кисло-сладкие, сочные, с неповторимым ароматом – я просто балдел! И каждый год их было так много, что, бывало, смотришь на яблоню и не поймешь – красная она или зеленая, чего на ней больше: яблок или листьев. Я уплетал эти ранетки за обе щеки, а Дед чего только из них не делал: и варенье, и сок, и домашнее вино – и все равно казалось, что конца им не будет. К концу лета я их уже не ел, а просто заталкивал в рот целиком, жевал, пил сок, а потом выплевывал мякоть с косточками. Ох, и вкуснотища была! И что примечательно: таких яблочек я не видел больше нигде, ни в садах, ни на рынках, и до сих пор я жалею, что несколько лет назад нашу уникальную «ранетку» спилили – то ли она засохла, то ли просто отжила свой век. Кроме нее на нашем огороде росла пара яблонь с обычными яблоками (я их и не ел почти) да еще одна белая «ранетка», почти такая же вкусная, но плодоносила она очень мало и редко (к тому же и сама яблонька была с гулькин нос); и только один раз за много лет все получилось наоборот: на красной яблоне плодов почти не уродилось, а белая вдруг выдала по полной программе – и уж тогда я наелся от пуза.