И лед, и пламень
Шрифт:
Тихонов дал общую установку на матч. А затем отозвал меня в сторону:
— Боюсь перенастроить ребят, Владик. Собери сам команду, поговори по душам, без высоких слов.
Тренеры волновались не меньше нашего. И Тихонов, и Юрзинов оба осунулись, почернели. Матч, который нам предстояло сыграть, подводил итог их напряженному четырехлетнему труду. Правильным курсом они шли или ошибались?
Наши тренеры — люди чрезвычайно ответственные. Сказать, что Виктор Васильевич живет хоккеем, значит ничего не сказать. Он фанатично предан игре и, по-моему, даже во сне ищет путь к победам. Твердо знаю, что никто острее Тихонова не переживает в ходе матчей.
И вот мы собрались без тренеров. На правах самого старшего
— Ребята, мы шли к этому дню четыре года. Сегодня на Родине миллионы людей соберутся у телевизоров. Вся Олимпиада была интересной, но вы знаете, как ждут именно нашей, хоккейной победы. Я вижу, что многие дебютанты очень волнуются. Но пусть вас это не смущает. Для меня эта Олимпиада четвертая по счету, а волнуюсь, как в первый раз. Важно, чтобы мы помогали друг другу, быстро исправляли ошибки, если они появятся.
Я всматривался в знакомые лица, думая о том, как же трудно пришлось парням в минувшие дни и еще труднее будет сегодня. На многих из них Олимпиада уже оставила свои отметины в виде шрамов и синяков. С тяжелыми травмами заканчивали турнир Макаров, Ларионов, Тюменев. Врач нашей сборной сбился с ног, восстанавливая боеспособность команды. Кстати, несколько дней спустя Борис Сапроненков в интервью скажет: «Когда-то мне довелось работать с лыжниками. Уж в чем, а в терпении им не откажешь. Но у хоккеистов терпение особого свойства. Это терпение к боли, к травмам. Иному игроку наложишь в перерыве несколько швов, и он как ни в чем не бывало вновь выходит на лед. Вот такие они — наши ребята. На тривиальные синяки и шишки они просто не обращают внимания. Считается, если их не получил, значит, играл не в полную силу»...
Доктор в подтверждение своих слов мог бы привести немало выразительных примеров. Ну, например, вспомнить решающий матч мирового первенства 1978 года в Праге, когда мы встречались с хозяевами льда. Тот турнир измотал всех нас основательно, а по ходу самого важного поединка в команде почти не осталось игроков. С высокой температурой рвался на лед Капустин, во время матча выбыли из строй Мальцев, Лутченко. Сердечный приступ свалил прямо на скамье Валеру Васильева. Врач метался от одного к другому. Я никогда не смотрю на табло во время игры, не считаю оставшегося времени, а вот тогда, каюсь, не выдержал, поднял голову — оставалось продержаться пятнадцать секунд. Только пятнадцать… Это были самые длинные секунды в моей жизни. Я считал про себя: «…три, две, одна». Когда прозвучала сирена, я на мгновение «выключился» — что-то бессвязное кричал кому-то, и мне что-то кричали.
А на скамейке, не стыдясь, плакал Тихонов.
И вот опять ситуация повторяется: снова судьбу золотых наград, теперь уже олимпийских, решит встреча СССР — Чехословакия. И я всматриваюсь в лица своих молодых товарищей.
От того состава сборной, который победил в Праге, почти никого не осталось. Но тот дух жив в нашей команде. Нам по-прежнему не надо никакого другого места, кроме первого.
После нашего собрания нашлись спортивные руководители, которые тоже изъявили желание побеседовать с командой и с каждым игроком в отдельности. Так сказать, для поднятия морального духа, но это была бы уже «накачка», а она ничего хорошего не сулит. Тихонов проявил твердость, не допустив более никаких призывов и уговоров. Как опытный психолог (а хороший тренер обязательно должен быть психологом), он по нашим лицам угадал стопроцентную внутреннюю сосредоточенность каждого игрока, настрой на полную самоотдачу. «Накачка» могла вызвать раздражение, а у молодых хоккеистов — скованность. Тарасов, помню, в таких случаях не подпускал к команде никого из посторонних, какие бы высокие чины они не имели. Точно так же поступил и Тихонов.
Не стану подробно останавливаться на матче — он еще у всех в памяти. 2:0 — таков счет нашей победы. Зрелищно это была не самая интересная встреча, однако по внутреннему напряжению поединок безусловно выдающийся. В первом периоде вратарь Шиндл стоял хорошо, но все же не уберег свои ворота после снайперского броска Кожевникова, который, кстати, был включен в олимпийскую сборную в последний момент. Во втором периоде удачным оказался кистевой бросок Крутова в дальний угол. Две ошибки защиты — два гола. А наша оборона в тот день действовала безошибочно.
До игры думали: ну порадуемся, если победим. И вот она — победа! Мы вернули Родине звание олимпийских чемпионов. Ликуют на трибунах болельщики. И нам бы радоваться. Но нет, для радости не осталось никаких сил — ни-ка-ких! Все отдано там, на льду олимпийского катка.
Только когда закончилась церемония награждения и мы оказались в автобусе, Фетисов встал: «Ура!»
И грянули мы во весь голос песню «День Победы».
Уходя, остаюсь
Весной 84-го я твердо решил покинуть лед. Почему? Ведь внешне все было так хорошо… Мы уверенно выиграли Олимпиаду в Сараеве, взяв реванш за обидную неудачу, случившуюся четыре года назад. Наша армейская команда задолго до финиша чемпионата страны ушла в большой отрыв от соперников, а в итоге, потерпев за весь сезон только одно поражение, опередила спартаковцев на 28(!) очков. Меня никто не мог в чем-то упрекнуть: сезон прошел вполне благополучно.
Но я знал, что ухожу, и тренеры тоже это знали. Однако по какому-то негласному уговору темы этой мы не касались, и до самой финишной ленточки я играл почти во всех матчах — и за клуб, и за сборную.
Да, все было как обычно. Я выходил на лед и защищал ворота, как привык это делать за пятнадцать минувших лет. И два раза в день добросовестно изнурял себя на тренировках. И жил в своей комнате на нашей армейской базе в Архангельском, как и другие строго выполняя все требования незыблемого распорядка дня: подъем, зарядка, завтрак, занятия, обед, снова занятия, ужин, свободное время, отбой. Но смотрел я на эту свою жизнь уже иначе, чем прежде. Я понимал, что ничего этого скоро уже не будет, и потому каждый прожитый день имел особую цену.
Когда-то, очень-очень давно, почти мальчишкой, я провожал Локтева, Александрова, потом Фирсова, Рагулина, Мишакова… Тогда мне казалось, что сам я буду играть вечно. Ветераны в моем представлении были пришельцами из другой эпохи. Брежнева я называл «дядя Володя»… А теперь незаметно сам стал ветераном. Самым старшим по возрасту в ЦСКА, и уже ко мне новички обращаются на «вы».
Да, пора. Все уже было — разного достоинства победы, награды, поездки, приемы, встречи. И неудачи случались, и травмы, и боль испытал — такую, что никому бы не пожелал. Все было. Но прежде у мне никогда не хотелось расставаться с хоккеем — я чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы надежно стоять в воротах, с кем бы мы ни играли — с канадскими профессионалами или с командой второй лиги. Однако силы не беспредельны. Мастерство осталось, и реакция моя не стала менее острой. А вот нервы поизносились. По ночам я, случалось, долго не мог заснуть, шел к доктору за каким-нибудь снадобьем. Все труднее давалась настройка на матч. На льду, стоило кому-то из соперников сыграть против меня излишне жестко, я с величайшим трудом сдерживал невесть откуда поднимавшийся гнев. «Уйди от греха», — говорил обидчику, а тот смотрел с удивлением: за многие годы все привыкли к тому, что характер у меня покладистый.