И меркнет свет
Шрифт:
Лазарос колебался. Она видела по его лицу, что он не впервые обдумывает эту мысль. Но, возможно, впервые ее озвучили.
– Это необходимый грех, – наконец произнес Лазарос. – Должна быть тьма, чтобы был и свет.
Она еще мгновение смотрела на него, размышляя, как легко ему подстраивать свою веру так, чтобы оправдать хозяина. Размышляя, что именно внутри него заставило эту идею расти, словно сорняки, погребая под собой все остальное. Убеждение, в котором было что-то каннибалистическое, поедающее себя, пока не оставалось ничего: ни правды, ни чувств, только Иерофан.
Она никогда этого не поймет.
Тоннель
Паллас приветствовал Беру и Лазароса на сцене амфитеатра. Он казался повелителем в бело-золотом одеянии, светящимся маяком на фоне серого моря за утесом. Рядом с ним на ноги встала Эфира, напряженная, словно пружина, и не сводила взгляда с Беру.
Сердце девушки ухнуло вниз.
Значит, она это сделала. Эфира согласилась стать палачом на службе Палласа. Беру окинула взглядом сцену в поисках Ильи. Она не видела его с тех пор, как он устроил им встречу во дворе, и понятия не имела, удалось ли ему убедить Эфиру следовать их плану, или недоверие сестры и отказ покидать Беру означали, что их план провалился, так и не начавшись.
Но Эфира дала свое согласие Палласу. Зачем же ей соглашаться, если не ради спасения?
Предательская часть ее вспомнила, что Эфира и раньше выбирала этот путь. В Бехезде она решила снова стать Бледной Рукой, но Беру не позволяла себе слишком много размышлять о том, почему Эфира приняла такое решение. Возможно, чтобы не думать о том, что какой-то части Эфиры могла нравиться эта роль.
Ветер ударил по Беру, когда она встала рядом с Палласом и взглянула на известняковые стены цитадели, нависшей над ними. Башня узников выделялась на фоне серого неба.
– Выведите пленника, – сказал Паллас, и его голос разнесся по сцене. Группа свидетелей спустилась со своих мест, таща человека в цепях. Он сопротивлялся, но они поставили его на колени.
Из груди Беру вырвался вздох, когда она узнала пленника.
– Илья Алиев, – произнес Паллас, хватая юношу за подбородок костлявыми пальцами, чтобы собравшиеся могли увидеть его лицо. – Возможно, вы не узнаете этого человека, но когда-то он поклялся мне в верности. А потом предал ради собственной выгоды. Пусть будет всем известно, что я, Паллас Верный, способен распознать обман и ложь каждого из вас. Мне известна правда ваших сердец, и если вы попытаетесь обмануть меня, то закончите, как он.
«Нет», – в панике подумала Беру.
Илья был единственным ее союзником. Единственным шансом вытащить отсюда Эфиру. Как его раскрыли?
Как?
Беру глянула на мрачное лицо Ильи и почувствовала, что пол уходит из-под ног. Вот что происходит, когда ты доверяешь слабым людям, – заметил бог.
«Заткнись, – яростно подумала она. – Ты хочешь выбраться не меньше моего».
Беру глянула на Эфиру, чей взгляд был прикован к Илье, но по ее лицу нельзя было ничего понять. Знала ли она? Или так же удивлена, как и Беру?
– Уверен, – сказал Паллас толпе, – что вы все слышали о Бледной Руке смерти.
Среди присутствующих священников раздались перешептывания. Они точно помнили, как один из них пал жертвой ее руки.
Паллас жестом подозвал двух свидетелей, и они подошли к Эфире и сняли с нее наручники. Тем временем он обратился к собравшимся:
– Бледная Рука видит грешных, искореняет гниль нашего общества. Ее правосудие вершится от имени нашего создателя. Она инструмент его суда, Рука Бога. И она решит судьбу этих лжецов и изменников.
Паллас повернулся к Эфире:
– Бледная Рука, забери первую из своих жертв.
Он указал на Илью со спокойным выражением лица. Но Беру знала – это проверка. Должно быть, ему известно что-то об их прошлом, что когда-то Эфира доверяла Илье. И, возможно, делала это снова.
Эфира подошла к Илье с невозмутимым выражением лица.
Все в груди Беру сжалось. Эфира сделает это. Она убьет его – ради Беру. Она чувствовала на себе взгляд Палласа и знала, почему он ее призвал. Это не просто спектакль для священников и караульных. Беру должна была увидеть, на что он способен. Он хотел показать ей, что после всего случившегося из-за нее сестра снова становится убийцей.
Паллас держал и Беру, и Эфиру в своем кулаке, и ни одна из них не могла с этим ничего поделать.
– Не надо, – ахнула Беру, но ветер поглотил ее голос. Она сделала шаг навстречу Эфире. Потом еще один.
Лазарос схватил ее за руку, предупреждая:
– Эфира.
Встав над коленопреклоненным Ильей, Эфира встретилась взглядом с Беру на другом конце платформы. Она быстро покачала головой, а потом взяла Илью за горло и закрыла глаза.
Беру задрожала. Она никогда раньше не видела, как сестра убивает, не своими глазами. В те единственные разы, когда она оказывалась рядом, то была слишком слабой, чтобы понять, что происходит. Но тут, на этой платформе над суровым морем, она видела все. Видела, как грудь Эфиры поднялась и опустилась от вздоха, когда она вытянула эшу Ильи из его тела. Как ее рука сжалась на его горле. Видела, как его глаза закрылись, тело обмякло и грудь замерла.
Из горла Беру вырвался крик, и лишь железная хватка Лазароса помешала ей броситься к свалившемуся на другом краю платформы Илье, на коже которого блестел бледный отпечаток руки.
– Нет, – выдохнула она, борясь с Лазаросом. – Нет.
Он был мертв.
Слезы жгли глаза Беру, когда Эфира отступила от тела Ильи. Она чувствовала себя опустошенной, внутри поселился ужас.
Эта жестокая, хладнокровная убийца. Как она может быть ее сестрой? Как Беру это допустила?
На платформе появилась еще одна группа свидетелей с телегой, готовых забрать тело Ильи. Беру наблюдала, как они увозят его, а сердце глухо стучало.
– А теперь, – произнес Паллас, когда они закончили, – пришло время второму грешнику встретиться со своей судьбой.
Свидетели вытащили другого пленника, мужчину постарше, высокого и лысеющего.
Свидетели толкнули его на колени перед Палласом.
– Уверен, вы узнали бывшего лидера этого города, – Паллас нежно коснулся плеча мужчины. – Его правление было отмечено слабостью и жадностью. А когда ваш славный пророк, Паллас Верный, вернулся, этот человек попытался противостоять мне. И за его роль в неповиновении плану создателя он должен теперь умереть.