И на погосте бывают гости
Шрифт:
Когда все немного успокоились, Танцор поднял вверх палец правой руки, указательный, и торжественно сказал:
– А теперь займемся очень интересными арифметическими вычислениями. Прикинем, сколько нам должен этот ублюдок Сисадмин.
– Значит так, – взял бразды правления в свои руки Следопыт, некогда бывший самым алчным в компании.
Впрочем, таким же и оставшийся. – 7 сентября у нас был миллион баксов. В день сгорало 25 штук. Сегодня 29 сентября. Прошло 22 дня. Перемножаем одно на другое и получается 550 штук убытка. Остается 450 штук. То есть почти пол-лимона! По сто десять на нос. Остается десять штук, которыми мы купим молчание Сингла.
Танцор включил компьютер. Подсоединился к сети. И проверил почтовый ящик. В нем гулял сквозняк, хлопая дверцей для входящих сообщений.
– Странно, – сказал он Недоуменно. – Мог бы, козел, поздравить нас с победой. Но почему-то, скотина, молчит.
– Баксов жалко, – предположил Следопыт. – Вот, животное, и помалкивает, затаившись.
– Нет, дорогой, это тебе не какой-нибудь мелкий бес. Это бес будь здоров какой. Что ему какие-то поллимона. Или несколько замученных теток в, так,сказать, нижнем мире. Тут что-то другое. Это мы сейчас и выясним.
И настучал письмо следующего содержания.
Что, старый козел?f Доволен? Следопыта чуть на хрен с ума не свел. Хотелось бы все-таки узнать у тебя поподробней о природе Маньяка. Ты, что ли, там мою матрицу держишь? Был бы очень признателен в случае получения подробного ответа. А главное – правдивого.
Ну, а теперь по существу. Работа выполнена. И мы ждем заслуженного вознаграждения.
Танцор
Прошло пять минут. Ответа не было. И это было странно, поскольку на сочинение послания любой длины Сисадмину требуется не более тридцати секунд, что наилучшим образом свидетельствует о его нечеловеческой природе.
Попили пива. Покурили. Тот же результат.
Танцор ещё раз отправил письмо, поскольку предыдущее могло не дойти, как это иногда случается в российских коммуникативных нетях.
Еще через пять минут всеми овладели недобрые предчувствия.
– Может, он по бабам пошел? – попытался предаться самообману Дед.
– Вряд ли с таким ублюдком даже последняя безнадежная дура ляжет, – прокомментировал эту идею Танцор.
– Ну за деньги.
– А что, проститутки, по-твоему, не люди, что ли?
– Так работа же. Начальство. Детей кормить надо…
– Ладно. Все ясно, – сказал Танцор, задавив сигарету. – Сегодня ответа не будет. А может быть, его и никогда не будет. И это меня сильно радует.
– Привет! – взвился Следопыт. – А бабки?! Я, что ли, за здорово живешь сегодня штыком, как зверь какой-то… А потом чуть рассудка не лишился. Забесплат-но, что ли, блин?!
– Вот именно, – поддакнул Дед, – пусть башли платит.
– Да вы что, охренели, что ли, совсем? Может быть, там, у них, все к чертовой матери лопнуло. И теперь мы, может быть, освободились! Это не устраивает?!
– А на что жить будем, свободные-то? – более благородно и разумно сформулировал свою позицию Следопыт.
– Господи! Головы у всех на плечах. Руки-ноги есть. Не пропадем… А завтра устроим праздник победителей, потому что сейчас все с ног валятся. Завтра идем в «Англетер»!
– Ты ничего не путаешь? Нет в Москве никакого «Англетера», – решил поправить Танцора Дед, московский старожил.
– Сейчас, уважаемый Дед, в Москве есть всё, что может взбрести даже в самую безумную голову. В «Ан-глетер»! И бабки будем швырять пачками! Ведь мы этого достойны, блин! Изменим жизнь к лучшему! Не дадим себе засохнуть! Надо чаще встречаться! Не тормози!
– Эк как человека заклинило, – сказал Дед, поставив рядом с ножкой кресла пустую бутылку. – Видать, мы все сегодня здорово перегрелись. Без радиаторов-то. Пора по домам.
– Синглу будешь звонить? – спросил Следопыта
Танцор.
– А, никуда не денется. Успеется. К тому же он сам позвонит.
Попрощались.
Дед и Следопыт ушли.
Опустошенный Танцор начал разбирать постель.
Глаза слипались. Ноги подкашивались. Сил оставалось лишь на то, чтобы подсунуть под щеку ладонь и расслабить мышцы век, а те с грохотом, словно мышеловка, захлопнулись, чтоб поймать дозу кромешного мрака.
И вдруг спиной он почувствовал что-то непонятное. Какую-то аномалию, идущую вразрез с ситуацией.
Повернулся.
На расстоянии полуметра Стрелка с каким-то религиозным фанатизмом стаскивала с себя одежды и роняла на пол. Молча. С набухшими от слез глазами.
Потом кинулась к нему. Повалила на кровать. Оторвала на рубашке половину пуговиц…
Раздев, прижалась, изо всей силы стиснула в кольцах рук и ног. Ища защиты от окружающей мерзости, от безумия, от смерти, которая выглядывала сразу из всех углов. Пытаясь согреться. Молча жалуясь, что она так больше не может, что она маленькая, что ей страшно.
И потом, когда Танцор и её согрел, и сам завелся, то её традиционное «О! О, мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!» было совсем иным, нежели обычно. Это был плач. Это была песнь скорбного секса. Это был секс во спасение.
Потому что секс – это не только пир плоти. Но зачастую и гигиена души.
По батареям не стучали. Потому что шуметь, когда за стеной кто-то болен, – самое последнее свинство.
АППЛЕТ 33.
ХМУРОЕ УТРО, ИЛИ NEXT i
В окне ещё только мерзко серело, а на подоконнике уже вовсю стучали клювами какие-то совершенно полоумные существа. «Киберптицы, – подумал Танцор, – сучье племя!»
Потом до него начало доходить, что кто-то трясет его за плечо. Через некоторое время понял, что это Стрелка.
– Эй, трепач, вставай. Кто мне что вчера обещал? А?
– Что я тебе обещал? – сказал Танцор, не разлепляя век.
– Кто меня сегодня за грибками повезет? За мухо-морчиками. Девушке грибного супчика захотелось. Так что давай.