И на пороге бывают гости
Шрифт:
Какие-то непонятные звуки, природу которых невозможно установить.
– Как это кем? Дедом, естественно. Кто же ты еще?
– Что-то я не пойму, как тебя, такого хама, тут держат?! Ты что это мне тыкать, японский городовой, начал?!
Дед непонятно зачем стал заводиться. Хотя было уже совершенно бессмысленно ломать комедию.
Звук спускаемой воды.
Следопыт абсолютно ничего не понимал. Какой, на хрен, Танцор, когда он в джипе?!
Невнятное тихое бормотание.
Или, может быть, бурчание в животе?
Дед вошел в раж и начал орать на Сингла, который не только сохранял профессиональное спокойствие, но и молча, с ухмылкой на лице, торжествовал победу.
Следопыт ткнул Деда в бок локтем:
– Дед, заткнись на хрен. Я ничего не слышу. Все, иди отсюда. Жди в джипе.
Сингл не сдержался, распустив лицо во всю ширь в ехидной ухмылке.
Дед поднялся с табурета.
«Сейчас, сейчас… Да, да…»
Это был мужской голос. Незнакомый.
Следопыт сорвался с места. Пробегая мимо Деда, который удалялся с прямой гордой спиной, чуть не опрокинул его.
Вверх по лестнице.
Немного по полутемному коридору. И он в театральном вестибюле.
Сортир справа.
В женском не было ни души.
«Не бойся. Не бойся меня. Ты ведь сама этого хотела».
Следопыт, неслышно ступая, пошел вдоль кабинок.
Да, здесь! Из-под не доходящей до пола двери были видны черные брюки и черные мужские ботинки – пятками к Следопыту.
Осторожно потянул на себя дверцу. Закрыто.
«Это освобождение, Цирцея. Полное…» Всхлип.
Стрелять было нельзя. Потому что Маньяк мог наклониться. И тогда в Стрелку. Если нет, то все равно пуля могла пройти навылет и ранить её.
Вспомнил о штыке – дверца из тонкого пластика.
«Сейчас. Уже подействовало».
По звуку понял, что стоит во весь рост.
Нагнулся. Отцепил. Примерился – по себе – где у него должно быть сердце. Впился взглядом в эту точку.
Понял, что надо повернуться левым боком. Чтобы удар был сильней.
Размахнулся и вогнал штык в дверцу по самую рукоятку.
Услышал стон.
– **-•
Выдернул.
Еще раз. Ниже и ещё сильней! Стон прекратился.
Ботинки уползли вперед. Маньяк сидел на полу. Следопыт прислушался – абсолютная тишина. Никого. – Стрелка, открой. Никакой реакции.
У Следопыта все похолодело внутри. Просунул штык между дверцей и стойкой. Сломал запор.
Вывалился Маньяк. Точнее, распрямился, откинулся назад и глухо ударился затылком о кафельный пол.
Белая маска на голове. Много крови на груди и животе. Рядом – черный пакет.
Стрелка сидела на унитазе. Прямая, как спица. Широко раскрытые глаза. Расширенные зрачки. Плотно сжатый рот. Повисшие вдоль туловища руки.
Было ясно, что она парализована. Маньяк вогнал ей укол.
Следопыт завернул ей рукав выше локтя. Чтобы ни у кого не возникло никаких вопросов и сомнений. Геро-инщица. Поднял её.
Идти Стрелка не могла. Поэтому он подхватил её за талию и поволок. Словно куклу.
Стрелка замычала. Требовательно. Несомненно, хотела сказать что-то чрезвычайно важное.
Следопыт понял. Опять посадил Стрелку на унитаз, присел на корточки, и, превозмогая рвотный рефлекс, отвернул маску.
Вначале ничего не понял. Искаженное предсмертной гримасой лицо. Страшное. И вдруг понял, что это Танцор. Танцор с остановившимися, словно у куклы, глазами.
Следопыт потерял голову – вскочил и собрался бежать. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.
Все же опомнился. Взял себя в руки. Подхватил Стрелку и поволок её к выходу.
Следопыта трясло. Колотило. Словно с похмелья в одной рубашке на январском морозе.
У выхода в коридор вспомнил, что бросил штык. Но уже никакая сила не могла заставить его вернуться назад. Никакая сила внешнего страха, потому что с его внутренним ужасом ничто не могло сравниться.
Чуть не загремел, когда спускался вниз по лесенке.
Охранники, увидев «сладкую парочку» – он, стучащий зубами, трясущийся, разбрызгивающий капли пота, она, совершенно непонятно, то ли ещё живая, то ли уже бездушное тело, – распахнули дверь и гнали: «Давай скорей, тащи, давай быстрей!» В спину не пихали лишь потому, что было ясно – упадет и останется лежать навсегда.
СКОРЕЙ – НАМ ТУТ ТАКОГО НА ХРЕН НЕ НАДО!
Следопыт шел, и этому не было конца. В левом ухе пел Макаревич, в левом, где был наушник, рыдала Земфира:
Лица стерты, краски тусклыТо ли люди, то ли куклы.Взгляд похож на взгляд,А тень на тень.Я устал и отдыхаю,В балаган вас приглашаю,Где куклы так похожи на людей.Арлекино и пираты,Циркачи и акробаты,И злодей, чей вид внушает страх.Волк и заяц, тигры в клетке –Все они марионеткиВ ловких и натруженных руках.Кукол дергают за нитки,На лице у них улыбки,И играет клоун на трубе.И в процессе представленьяСоздается впечатленье,Что куклы пляшут сами по себе.Ах, до чего порой обидно,Что хозяина не видно.Вверх и в темноту уходит нить.Хочешь, и я убью тебя, только оставлю фотки твои. После куплю за франки очки, видеть никто не будет глаза. Больно не будет, обещаю, но ты передавай приветы, звони чаще с неба про погоду. Будут меня искать в погонах, даже друзья забудут имя, двери приличные закрою. Что мне косые эти взгляды, я вне закона.
Я – синоптик, я – синоптик. Больно не будет, обещаю, но ты передавай приветы, звони чаще с неба про погоду. Видишь, как получается: апрель, а на асфальте – катки. Если не можешь богом быть ты, буду я. Убей, но обещай мне – больно не будет, постарайся. Я же приду во сне с дождями,
А куклы так ему послушны, буду звонить с неба про погоду.И мы верим простодушно Больно не будет, обещаю,В то что куклы могут говорить, но ты передавай приветы,Но вот хозяин гасит свечи… я же приду во сне с дождями…Наконец-то вышел на воздух.
Навстречу бежал Танцор.
В голове у Следопыта резко вырубили свет.