И небеса пронзит комета
Шрифт:
– Как говорил великий средневековый философ Оккам, не следует плодить сущности сверх необходимости. – Шеф пытается улыбнуться, но улыбка выходит кривоватая, натянутая – неубедительная, в общем.
Поэтому я делаю еще одну попытку:
– Но…
Вот именно – но. Шеф вздыхает, распрямляет плечи, опирается ладонью о подоконник, сосредоточенно гасит в закопченной пепельнице недокуренную сигарету и тихо, но с явственным нажимом говорит:
– Рита, у тебя мало нераскрытых дел? У тебя избыток свободного времени? Если так, то я могу дел и подкинуть, сколько угодно. Отдел буквально зашивается! А на выходных – опять усиление, опять людей на неплановые дежурства срывать. Из-за этой проклятой кометы! Ожидаются толпы туристов, плюс наши горожане тоже наверняка будут праздновать по полной программе. Что это значит? Это значит, улицы заполнят тысячи нетрезвых и просто неадекватных людей. Повезет, если обойдется без религиозных эксцессов. Но драки будут наверняка. В том числе с тяжкими последствиями, вплоть до летальных. А значит, у нас в сейфах прибавится не один десяток дел. Вдобавок к тем, которых уже и так чересчур много!
– Но убийство китайца…
– Ин-сульт! – рявкает шеф. Удивительно, но ему удалось прорычать слово без единой «р» не хуже голодного льва. – Инсульт, – чуть спокойнее, но столь же твердо повторяет он. – Где следы насильственной смерти?
– Дополнительные экспертизы, – начинаю я, но…
– Нет оснований. Ни следов борьбы, ни микрочастиц, указывающих на постороннее вмешательство, ни посторонних веществ в крови. И не надо мне рассказывать сказки про «разные бывают медикаменты». Удар по голове тоже крайне сомнителен. Рита, хватит фантазировать! Нам реальных преступлений во как хватает, на гипотетические, извини, нет времени. А теперь марш на рабочее место!
Я понимаю, что сейчас с ним спорить бесполезно.
– Разрешите идти?
Шеф молча, не удостаивая меня ответом, кивает.
Вернувшись в свою выгородку, я плюхаюсь в жалобно скрипнувшее разболтанное кресло на колесиках и, не в силах совладать с переполняющей меня злостью, чрезмерно резко придвигаюсь к столу. Может, хоть кресло развалится наконец? Нет, хрустнуло, скрипнуло, взвизгнуло, но устояло.
На мониторе старенького (полицейское управление финансируется «по остаточному принципу») компьютера все повешенные на меня дела отображаются в виде стопки древних картонных папок с завязками, торчащей из раззявленного сейфа, – у программистов, делавших нашу систему, чувство юмора было весьма специфическое. Вообще иногда кажется, что великими юмористами мнят себя просто все вокруг. Или великими креативщиками. Или – и тут начинается полный цирк – и теми, и другими сразу. Взять хотя бы мою рабочую «клетку». Кто, скажите на милость, додумался делать интерьеры отделов полицейского управления в жанре «опен-офис»? При том, что само здание старое и акустика тут… Помню, как наш город принимал какой-то футбольный матч – невероятно важный, только не спрашивайте почему, я не болельщик – между двумя сборными. Нашей и наших, как бы это помягче, обожаемых соседей (четверть века назад мы воевали с ними так, что тряслась вся Европа). В каждом отделе кавардак царил чудовищный, кто не видел, тот не представит. В нашем «амбаре», спасибо старинным строителям и их более современным коллегам, гам стоял такой, что собственного голоса слышно не было. А если учесть, что половина полицейской работы проходит в «разговорном жанре»…
Предполагаю, что в грядущие выходные – спасибо комете и всем, кто на ней делает свой маленький гешефт! – будет то же самое. А то и похуже.
Откинувшись на шаткую продавленную спинку кресла, я машинально тянусь за сигаретами. Черт! В отделе же нельзя курить! Во время ночных дежурств мы это правило хамски нарушаем, но сейчас-то еще не ночь, дежурю я до полуночи. Да и курила только что… Черт, черт, черт! Игнорируя компьютер, лезу в персональный сейф, вмонтированный в левую тумбу стола, – многие документы до сих пор хранят в бумажном виде. Во всяком случае, работать с бумагами однозначно удобнее, чем с электронными документами. Тем более когда речь идет об уголовных делах.
Дела, дела… Как говорил наш отец, у нас делишки, а дела – у прокурора. Ох, не просто так он это говорил, сам проходил по нескольким делам фигурантом. При коммунистах (случился тогда в нашей благословенной стране такой рецидив – к власти пришли сторонники принципа «все поделить и всех проконтролировать») он сперва был, как это называлось на старинном сленге, «фарцовщиком», потом «цеховиком», потом попытался влезть в игорный бизнес. В общем, чем бы он ни занимался, всегда ходил по грани, находясь, что называется, в состоянии холодной войны с представителями закона. Тюрьма по нему, как говорится, плакала. И, честное слово, лучше бы он за свои сомнительные или совсем уж темные дела сел. Пусть бы даже сел с конфискацией имущества. Но закон опоздал. Игорный бизнес – это вам не цех по производству «фирменных» джинсов. Отца – вместе с мамой – расстреляли прямо в машине. Из двух автоматов. Практически в упор. В двух шагах от элитного дома, где они только-только купили квартиру.
Нам с Марией тогда было по шестнадцать. До сих пор мне трудно об этом вспоминать. Хотя уж вроде с моей-то работой ко всему привыкаешь. Но работа работой, а это словно бы совсем другое. А уж тогда… Тогда это была адская смесь: острая, разрывающая все внутри боль потери, панический, до озноба страх за Мари и за себя, ужас перед будущим, неверие в свои силы, отчаяние… Я тогда как будто зажмурилась, как будто мне нужно было пробежать… ну, скажем, через кладбище с привидениями и жуткими монстрами. Если бежать, закрыв глаза, вроде не так и страшно. И еще надо стиснуть зубы. Иначе превращаешься в беспомощный скулящий комочек, который неизбежно погибнет. Беспомощный, дрожащий от ужаса комочек я загнала в самую глубь души – пусть скулит там в уголке. А снаружи – ледяное спокойствие и выдержка. Иначе не выжить. Не справиться с бесконечным кошмаром: опознание, допросы, составление фотороботов, похороны – и все это тонет в липком тягучем страхе за себя, а еще больше за сестру. Этот страх пропитал все мое существо, и не похоже, чтобы сейчас он выветрился. Нет. Разве что, настоявшись с годами, стал… крепче, что ли. Его зыбкая болотистая жижа покрылась льдом, по которому вполне можно двигаться. Правда, я все равно чувствую, что лед этот тонок… но если двигаться быстро, болото останется ни с чем. Поэтому я как будто всю жизнь бегу. Стремительно и неостановимо. Меня гонит страх: остановиться – значит провалиться в него и, безусловно, погибнуть.
Впрочем, меня обнадеживает то, что тогда, когда я была совсем юной и беспомощной, я справилась. Обошлось. Хотя был момент, когда мне показалось – все, нам уготована та же дорога, что и родителям. Гость, явившийся к нам с Мари вскоре после вскрытия завещания, обладал неприметной, почти незапоминаемой внешностью (сейчас я даже не могу воссоздать в памяти его лицо, только начавшие седеть волосы), был вежлив, нетороплив и очень спокоен. И еще – от него пахло смертью. Нет, он не угрожал, он просто предложил отдать ему родительский бизнес, даже, кажется, улыбнулся – две такие милые девчушки все равно ведь не справятся с делами, лучше передать тем, кто умеет с ними управляться, но я увидела, как на месте светлых спокойных глаз возникают два автоматных дула. Кто-то внутри меня визжал от ужаса, но я – я тоже улыбнулась этому… этому, в общем. Вы правы, сказала, пусть бизнесом занимаются те, кто умеет, двум юным девушкам это не по силам. Но квартира и банковские счета – совсем другое дело. Двум юным девушкам нужно ведь на что-то жить.
Гость, как ни странно, не возражал. Даже руку мне поцеловал на прощание. Я полчаса потом терла ее мочалкой и всеми моющими средствами, которые нашлись в доме. И твердо решила пойти работать в полицию. Нет, не из высоких побуждений, не затем, чтобы найти и покарать тех, кто заказал убийство моих родителей, нет. Просто чтобы защитить себя и сестру. Полицейская форма – это своего рода броня. Убить даже рядового патрульного – это на порядок серьезнее, чем ликвидировать пару беспомощных девчушек.
К тому же я давно уже выросла из рядовых патрульных.
Решительно – хватит уже плавать в воспоминаниях, пора и поработать – прихлопнув дверцу сейфа настоящего, я ткнула в одну из папок в сейфе виртуальном. Красный цвет ее завязок означал: по этому делу заканчиваются какие-то сроки каких-то следственных действий (убей не помню какие, но сейчас выясню).
Но тут раздался телефонный звонок. Феликс! Вот еще не хватало!
По чести сказать, давно надо было свернуть эти невнятные отношения – ни особой душевной близости, ни пылающей страсти мы друг к другу не испытываем. Я во всяком случае. Что чувствует Феликс, знает только он сам. Я почему-то даже не пытаюсь в это вникнуть. Странно, да? Ну мы вообще довольно странная пара. Пара «наоборот»: Феликс скромен, почти стеснителен, как институтка позапрошлого века, а я… Я – это я. Но отношения все тянутся и тянутся. Что-то нас все-таки связывает, что-то притягивает друг к другу.
Сейчас Феликс был слегка навеселе. Удивительно. Это второй раз на моей памяти. Он же почти не пьет, весь погружен в свою науку и прочее его не слишком увлекает. Ах да, я и забыла. Он же приглашен к своему ученому боссу на юбилей. Ну, р-р-р-рада за него. За обоих даже. Мой босс меня приглашает, исключительно чтобы выдать какие-нибудь «ценные указания». Совершенно бессмысленные, но формально необходимые.
Феликс изо всех сил пытался поддержать разговор, а я только порыкивала в ответ. Хоть и старалась скрыть раздражение (не имеющее, кстати, никакого отношения к собственно Феликсу, поэтому очень с моей стороны было нехорошо срывать на нем свою злость), но не слишком успешно – кажется, он слегка обиделся. Ну и ладно. Потом помиримся. Тем паче что явился – чего бы уж не в полночь, а? – посланец от шефа с ворохом громов, молний и, само собой, ценных указаний. Ну хоть пачку дополнительных дел не приволок, и на том спасибо.