И несть им числа...
Шрифт:
Что ж, мне кажется, сегодня в мире так мало астрономов, что они не в состоянии уследить за всем интересным, что происходит в небе. Тогда каким образом они выбирают утверждение для проверки? Нас так мало, разве можно полагаться на собственную интуицию? Или удачу? Но если согласиться, что от интуиции есть толк, что она лучше, чем генератор произвольных утверждений, то придется признать ее человеческую природу, пустившую глубокие корни в реальном мире. Это означает возможность ее дальнейшего развития и тренировки у какого-нибудь отдельно взятого человека — и быть может, шанс сделать его счастливее. Если вы можете изобрести метод тренировки интуиции, то вам придется описать, как он функционирует, а математическое
Из этой первоначальной идеи я развил некоторые теории о выборке, способе поиска ответа, следующего за ответом, следующим за ответом правильного ответа, и так далее; с тех самых пор я стал печататься. Надо добавить, что я не получил ни одного стоящего отклика от своих коллег-астрономов. Большинство из них просто любят фотографировать звезды.
Ифвин кивнул:
— Отсутствие реакции — это серьезно; тем серьезнее, что ее следовало ожидать. — Мне хотелось спросить, что он имеет в виду, но Ифвин продолжил раньше, чем я успел открыть рот. — К тому же вне зависимости от величины число возможных утверждений должно быть конечно, поскольку оно происходит от конечного числа условий, а мы знаем, что это число конечно, ибо во вселенной только конечное множество вещей или, в конце концов, только конечное множество вещей, с которыми мы можем столкнуться в пределах нашего биологического вида. Я прав?
— Думаю, на данном этапе — да. Но знаешь, в английском языке существует более полумиллиона слов, так что число возможных утверждений среднего размера — ну, скажем, от ста байт и меньше — больше, чем можно придумать от Большого Взрыва и конца времен, даже если бы Вселенная состояла из одних лишь компьютеров, генерирующих утверждений. Не имеет смысла придавать излишнее значение конечности числа, которое бесконечно для каждой практической цели — абдукция от бесконечного множества с материальной точки зрения не отличается от абдукции очень большого числа.
Он откинулся на спинку стула, потянулся и заложил руки за голову:
— Итак, ты разработал зачатки математического исчисления абдукции, вместо того чтобы просто поверить в существование чего-то, что есть у человека, но нет у роботов.
— Зачатки — это верно, — сказал я. — У меня были маленькие обрывки и кусочки метода и ни малейшей надежды, что я смогу когда-нибудь составить их вместе и сформулировать логически непротиворечивую теорию.
— Ты решил задачи, которые я просил?
— Думаю, что да, — сказал я. — Если мне будет позволено достать компьютер, я покажу, что удалось накопать.
Все задачи были очень специфическими. Первый вопрос звучал так: «Какую форму английской поэтической речи лучше всего изучать, чтобы понять концепцию банальности?» Второй был призван дать объяснение феномену, почему выражения «имеющий значение» и «не имеющий значение» имеют или не имеют значение как категории, применяемые по отношению к целым числам. Еще одна задачка, поставленная передо мной Ифвином, выглядела следующим образом: «Какое количество физических экспериментов в течение двадцати лет необходимо, чтобы заставить физиков во всем мире поверить в существование пятого фундаментального взаимодействия, и какова вероятность, что они действительно поверят?»
Изначально я развил абдуктивный статистический метод из-за того, что число возможных гипотез о предметах больших и малых, общих и частных в астрономии было так велико по отношению к количеству реально работающих астрономов, что мне казалось маловероятным появление хоть сколько-нибудь значительного открытия, сделанного одним из них. К 2050 году в мире осталась лишь одна десятая часть обученных профессионалов по сравнению с тем, что было в 1920 году; тем не менее тысячи и тысячи любителей устремлялись к базам данных, на которых были записаны бесчисленные наблюдения. Я пытался выбрать наиболее продуктивный путь для исследований — поскольку линия исследования есть множество предположений о том, какие гипотетические утверждения следует проверить при помощи аргументирования по отношению ко множеству утверждений о том, что имеет место. Это то же самое, что сказать о необходимости метода абдукции, ибо проблема абдукции стояла передо мной намного острее, чем абдуктивные способности недалекого человеческого мозга.
Во-первых, я не представлял, какое отношение все вышесказанное имеет отношение к работе Контека. Во-вторых, мне пришло в голову, что я не знаю, чем занимается Контек; у меня было лишь четкое ощущение, что уж абдукцией тут и не пахнет.
Ифвин быстро просмотрел мои решения, задал пару технических вопросов, а затем сказал:
— Ну что ж, у тебя получилось. Это как раз то, что мы от тебя хотели. По-моему, твои абдуктивные методы работают, и ты мне нужен.
— Извини меня, Ифвин, но именно этого я не пониманию. Уточни, зачем я тебе нужен?
— Ну, для решения большого количества абдуктивных проблем для Контека в целом и для меня в частности.
— Мне кажется, я спросил, какого рода абдуктивные проблемы тебе необходимо решить.
— А мне кажется, я уже все достаточно ясно объяснил.
Теперь он стоял у окна, глядя на прозрачную морскую гладь на юге, у горизонта.
— Я был поражен твоей работой, и, что более важно, мои инженеры и исследовательские группы тоже. Если мы наймем тебя, то, проработав с тобой некоторое время, лучше поймем, для чего мы тебя взяли. Подумай об этом: компания, которой необходимо разрешить некоторые проблемы абдукции, не является компанией, самостоятельно находящей эти решения.
Я не могу тебе четко объяснить, о чем нам надо подумать. Если бы я мог сказать, то сам уже знал бы это.
Через некоторое время — несколько минут, час, день или год — я скажу тебе что-то, что поможет прояснить область, в которой тебе предстоит работать. Раньше не скажу, и тебе придется самому догадываться о причине — потому что не могу, не хочу или просто не скажу. — Тут он плюхнулся на кушетку и ожесточенно почесал ногу. — Боюсь, мне никогда не будет удобно в собственном теле. По-моему, здорово, что ты в ладу со своими мыслями.
Я не знал, что сказать в ответ, но раньше, чем тишина стала неловкой, дверь маленького лифта раскрылась, и в комнату вошел тот же охранник.
— Мы идентифицировали письмо, сэр. Почерк принадлежит Билли Биард.
— Черт! — Ифвин поморщился. — Мы могли бы раньше догадаться. Она что, теперь промышляет в Новой Зеландии?
— Выходит, так что. Тем или иным способом, даже если физически она на другом конце земного шара.
— Могу я спросить… — начал я.
Ифвин кивнул:
— Можешь, и мы частично удовлетворим твое любопытство. Возможно, ты знаешь, что я являюсь субъектом Британского Рейха. Номинально моя родина — Эдинбург. И в то же время я — американский эмигрант. Знаю, что практически все американские эмигранты находят подобное сочетание довольно странным, ибо многие из них и думать не хотят о том, чтобы жить в одном из Рейхов, но у меня свои соображения на этот счет. Моя самая крупная операция осуществляется здесь, в Большом Сапфире, в Голландской Вест-Индии, и, следовательно, Голландский Рейх — моя самая большая проблема. Я, в свою очередь, прилагаю все усилия, дабы стать самой большой проблемой для них. Они шпионят за мной, я — за ними. Они постоянно посылают гестапо в мои офисы и магазины, а я в ответ возбуждаю против них уголовные дела. Похоже на отвратительное состязание в силе, ибо они не могут совершать мои операции без меня, однако спокойно могут прикрыть их — что разорит и меня, и округ Сурабайо, для которого я являюсь главным источником налогов.