И нет этому конца

Липкович Яков Соломонович

Конечно, ехать верхом на раме — удовольствие ниже среднего. Вскоре я отсидел обе ноги, отбил себе, несмотря на подстилку, мягкое место. Я бы не возражал, чтобы спустило какое-нибудь колесо и я бы получил короткую передышку.

Но сегодня Женин велосипед как будто подменили. Чешет как новенький!

Когда мне стало уже совсем невмоготу, на мое счастье, из чащи вынырнула избушка лесника, дальнего хозяйского родственника, к которому у моего приятеля было какое-то поручение родителей.

Пока Женя разговаривал с лесником — стариком с огромной окладистой желтой бородой и живыми темными глазами, — я осторожно разминал ноги.

Потом лесник подозвал меня и угостил нас с Женей сотовым медом. Отрезал он нам его столько, что мы еле управились, далее челюсти устали жевать.

Обратно поехали мы только часа

через два, потому что в последнюю минуту решили сбегать по малину, которой здесь росло видимо-невидимо, а добравшись до нее, уже не могли остановиться.

Гроза застала нас в пути. Началась она почти без предупреждения, если не считать нескольких капель, скатившихся на нас, как мы поначалу решили, с листьев. Женя в бешеном темпе крутил педали, а вокруг уже вовсю трещало, гремело, гудело и сверкало. Такого обильного дождя я еще не видел в жизни. Словно Десна стоймя встала. Через мгновение мы промокли до нитки.

Все наши запоздалые попытки укрыться под каким-нибудь деревом, казалось, только еще больше разъяряли дождь. Вода вымывала нас отовсюду, как мышат из норы.

В сущности, нам терять было нечего, и мы под ливнем заторопились домой…

И вдруг я увидел вдалеке шагавшую нам навстречу человеческую фигуру. Расстояние между нами быстро сокращалось. И тут внутри у меня все оборвалось: я узнал папу. Как и мы промокший до нитки, он грозно надвигался на нас, размахивая огромной суковатой палкой.

Велосипед трусливо завилял. Я прижался всем туловищем к рулю и от страха едва не соскользнул с рамы.

Но первым делом разъяренный папа напустился на Женю. Палка то приближалась к носу моего приятеля, то отдалялась.

Память моя не сохранила слов, которыми костил отец Женю. Но помнится — за что… Только подумать, тайком от всех увезти бедного ребенка в лес и там его, еще не оправившегося от воспаления легких, несколько часов держать под проливным дождем! Краски, конечно, были сильно сгущены: чувствовалась рука мамы, которой всегда рисовались всякие страхи.

Женя ни слова не произнес в свое оправдание: всю вину принял на себя.

Так бесславно кончилась моя первая прогулка в глубь леса.

А был это Брянский лес, ставший потом легендарным. В нем многие мои земляки и товарищи по школе сражались с гитлеровцами, уничтожая их сотнями в лесной глухомани. Кто-то мне говорил, что в партизанах были и Женя со стариком лесником…

ЗНАКОМЫЕ НЕЗНАКОМЦЫ

Миллионы людей кружат по улицам и площадям нашего города. Мы можем часами ходить и не встретить ни одного знакомого человека. Редко попадается на глаза лицо, которое почему-либо задержит на себе взгляд. Перед нами, проваливаясь куда-то в бездны памяти, движется одно нескончаемое лицо толпы. Но как ошибочно это впечатление. Мы просто, говоря словами поэта, ленивы и нелюбопытны. Мы даже не представляем, что кругом нас ходят люди, которых видели уже десятки, сотни раз. Если бы наш взгляд мог ставить отметины, видимые только нам и невидимые другим, нам оставалось бы лишь припомнить, где и когда встречал этого человека. Не знаю, как другие, но я всматриваюсь в лица людей с неослабевающим с годами интересом. И запоминаю их так же легко и свободно, как дышу воздухом. Одного немолодого мужчину, примерно моих лет или чуть старше, с крупноватым носом над аккуратно подстриженной щеточкой усов, с серыми, красивыми, почти женскими глазами, я встретил еще пятнадцать лет назад. Он стоял на тротуаре у трамвайной остановки на площади Тургенева. Я переходил дорогу с мамой, держа ее под руку. Я сразу заметил его: у отца была такая же щеточка усов и такой же крупноватый нос. Я сказал маме: «Посмотри, вон мужчина, очень похожий на папу!» Она неодобрительно фыркнула: «Ни капельки!» Что ж, у нее был свой — женский — угол зрения на мужа. Проходя рядом, она даже не посмотрела в сторону незнакомца.

Мама умерла, а я все время продолжал встречать этого человека. Встречал на улицах, в городском транспорте, в театре. Он почти не менялся. Чуть прибавилось седины, морщин. Кто он, я не знаю до сих пор. Может быть, врач, инженер, ученый. Мне кажется, ему и в голову не приходило, что за ним давно и упрямо наблюдают. Сколько раз мы ни попадались друг другу на глаза, он неизменно смотрел сквозь меня. Я был для него частицей толпы — одноликой и безбрежной…

Как

мало иногда надо, чтобы человек запомнился. Лет десять назад в электричке метро у самых дверей стояла девушка. Она удержалась у меня в памяти своей странной, очевидно оставшейся еще с детства, привычкой — закусывать щеку. По этой примете я узнавал ее всегда, как бы она ни менялась с годами. Она абсолютно не замечала, что издавна обращает на себя мое внимание, и продолжала закусывать щеку.

Очень интересно, а чем запомнюсь я какому-нибудь внимательному прохожему? Наверно… Но нет, лучше промолчу, слово не воробей…

А У ДВОРНИКА СПРОСИТЬ НЕ РЕШИЛИСЬ

Никто не знал, откуда взялась эта тихая дворняга. Может быть, желая избавиться, ее завезли в Купчино — подальше от дома. А возможно, забрела сама, легкомысленно и самозабвенно гоняясь за волнующими запахами. И здесь заблудилась, натыкаясь своим совершеннейшим обонянием на одинаково и равномерно дышащие смрадом мусорные баки. Уже по одному ее жалкому, затравленному, нездоровому виду можно догадаться, что на нее свалилась какая-то большая и неожиданная беда. Даже если ей удалось чудом вырваться из собачьего ящика, куда ее пытались загнать заматерелые, озверевшие с тоски по водке собакари, она уже никогда не оправится от испуга. Услышав человеческий голос, она, словно в ожидании удара, пригибает голову и смотрит на проходящих мимо людей своими испуганными умными глазами. Похоже, она больше всего боится, чтобы ее не выгнали из теплого подъезда на мороз. Полежав у одного порога, она деликатно переходит к другому. За те несколько дней, что она жила в нашем подъезде, она обошла все пороги. Разумеется, никому неохота разводить грязь у своих дверей, поэтому ее или вообще не кормят, или кормят от случая к случаю. Один раз я видел неподалеку от нее сухую хлебную корку.

Да, я ничем не лучше других. Так же прохожу мимо, так же смущенно отвожу взгляд в сторону. Мне страшно жалко ее, и все же я палец о палец не ударяю, чтобы позаботиться о ней. Хороший, по-настоящему хороший человек, наверно, взял бы ее к себе, накормил, отогрел, подлечил. Ведь и месяца не прошло, как я прочел великолепную повесть Троепольского «Белый Бим Черное ухо». Умилялся, украдкой смахивал слезу. В ту минуту, мне казалось, я был способен приютить всех бездомных и голодных псов. Вероятно, то же испытывали и другие читатели. Я не думаю, чтобы в нашем подъезде нашелся хоть один человек, который бы не читал этой книги или, на худой конец, не видел фильма по ней. И все же ни у кого из ста пятидесяти жильцов не хватило духу проявить доброту на деле. Одних, наверно, пугали заботы, других удерживало нежелание возиться с непородистой собакой, третьих настораживало то, что она, по всей видимости, чем-то больна: когда дворняга поднималась, у нее подгибались задние лапы и плетью висел хвост…

Выходя по своим собачьим делам во двор, она потом долго стояла у дверей, ждала, когда кто-нибудь пустит ее обратно. Нет, никто ее не отталкивал, не пинал, не гнал прочь. Просто большинство делало вид, что не замечают ее. Однажды мой сосед — краснощекий, широкоплечий, коротконогий майор, — возвращаясь с работы, не дал ей прошмыгнуть мимо в подъезд. Сделал он это совершенно беззлобно и добродушно. Широко улыбаясь мне, он сказал псу: «Ну что, дружище, выгнали хозяева?» И собака, словно почувствовав обидный смысл этих простых слов, стремительно забилась под скамейку, стоявшую у самого входа в подъезд. И там, на морозе, в крохотном пространстве между каменной стеной и железными ножками скамейки, пролежала, как мне потом рассказывали, всю ночь. И больше ее никто не видел, а у дворника спросить не решились…

В СИБИРСКОМ ПРИГОРОДНОМ

1

Напротив меня сидят две немолодые женщины в теплых платках. Одна груба и насмешлива. Все время подтрунивает над своей соседкой, которая, торопясь на поезд, едва не попала под машину. «Как же это ты? На середине дороги хрястнулась и лежишь, ногами дрыгаешь?» От души смеется, припоминая, как ее приятельница дрыгала ногами. Но больше всего ей понравилась реакция шофера. Тот в ответ на благодарность упавшей стал орать на обеих: «На кой… мне ваше спасибо! Десять лет получил бы за вас!» Вторая женщина вздыхает: «Бедненький, бедненький, десять лет получил бы из-за меня, старой дуры!»