И огонь пожирает огонь
Шрифт:
— А теперь, перед лицом господа нашего, скажите, что вы согласны.
Но «Кармен, согласна ли ты стать моей женой?», как и «Хорхе, согласен ли ты стать моим мужем?», и оба ритуальных «да» можно угадать лишь по движению губ, а обмен кольцами — лишь по движениям рук, и руки так дрожат, что новоявленным супругам стоит огромного труда надеть кольца друг другу на палец. Хосе вытаскивает из уха крошечный наушник и с такой безнадежностью разводит руками, что Мануэлю все становится ясно.
Если друзья Хосе, а значит, и друзья Мануэля перестали вещать, если их станция умолкла, значит, противник завладел ею. Достаточно посмотреть на Артуро, чтобы получить подтверждение. Прижав транзистор теперь уже к щеке, Артуро вовсю ликует и нагло, победно поднимает кверху большой палец. Грохот стоит такой, что Мануэль достает из кармана записную книжку, вытаскивает из нее миниатюрный карандаш и на первой попавшейся странице царапает:
«Мария, положение становится угрожающим. Мое место — не здесь».
И краснеет. Если его место не здесь, в этой церкви, чего же он ждет, почему не уходит? Почему он говорит об этом девушке, которая сделает все, чтобы его удержать?
Она снова углубилась в молитву, закрыв глаза, и нетрудно догадаться, о чем она просит: «Любовь исходит от тебя, господи. И если я сама не понимаю, как полюбила этого человека, который не держит тебя в своем сердце, я должна не только себе ставить это в укор, но и тебе. В эти страшные минуты я вверяю его твоему попечению…» Мануэль, продолжая держать раскрытой записную книжку, вновь чувствует, как его затопляют волны нежной враждебности. Мария ни разу не сказала ему: «Я молюсь, чтобы господь вразумил вас». Мануэль не потерпел бы этого. Но и сам он ни разу не пытался переубедить ее — этого она бы не потерпела. Он легонько подталкивает ее локтем, Мария снова открывает глаза и так отчаянно трясет головой, что волосы распадаются на прямой пробор. Она берет записную книжку, потом карандаш и отвечает:
«Поздно! Да знаете ли вы хоть, куда идти? И вообще — свадьба кончилась, выйдем вместе».
Мария поднимает лицо и старается улыбнуться. На северной стене появляются зеленые, розовые, синие пятна, они колеблются, наползают одно на другое, как блики яркого солнечного света под деревьями. В середине белеет пятно от дыры в витраже. Тени колонн обозначаются резче, а неф заливает слепящий свет — в этот час солнце, обогнув доходный дом, расположенный по соседству, добирается до церкви и устраивает в ней разноцветную радугу. Кратковременная передышка! Падре, повернувшись к фисгармонии, обнаруживает, что органист исчез — никто и не заметил, когда. Священник застывает с раскрытым ртом, едва затянув благодарственный гимн, и, досадливо поморщившись, умолкает; затем, простерши руки ладонями вниз над юной парой — они, как положено, низко склоняют голову, невеста, однако, успевает чуть по— вернуть шею и покоситься на часы-браслет жениха, — он соединяет молодых. Первая фраза, вознесенная к люстре, звучит очень торжественно:
— Господи, ты сотворил мужчину и женщину, чтобы они в союзе тела и духа стали единым целым…
Конец молитвы, призывающей благословение небес, тонет в людском неистовстве. Понимая, что падре покончил с главным, что после благословения не будет ни мессы, ни шествия, присутствующие зашевелились. Женщины подхватывают сумочки, мужчины разглаживают брюки, подруга невесты натягивает длинные перчатки. Наконец, опустив воздетые руки, падре отчеканивает:
— И даруй им, боже, счастливый удел, и пусть вступят они однажды вослед за Христом, господом нашим, в светлое царствие твое!
Под шарканье подошв большинства присутствующих, которые уже двинулись к выходу, в ответ звучит нестройное «аминь».
Молодые бегом бросились к алтарю расписаться в книге и так же бегом бросились к родственникам, сбившимся в кучу на паперти и обсуждавшим, как быть дальше. Улица, на которой гусеницы оставили жирные следы, непривычно пустынна и словно поставлена под охрану машин, которые двумя вереницами вытянулись вдоль тротуаров. Мостовая между рядами серых домов разной высоты, среди которых больше современных бетонных зданий, чем старых, каменных, а надо всем этим торчат заводские трубы — из конца в конец улицы пуста. Прямо посередине стоит брошенный автобус, и единственное живое существо — собака — поскуливает, обнюхивая двери. Живут тут в основном мелкие буржуа, и витрины большинства магазинчиков укрыты железными шторами, остальные же, видимо, брошены владельцами. Закрытые ставни и задернутые занавески делают как бы слепыми фасады домов — лишь то тут, то там виднеются вывешенные на всякий случай флаги. Звуки разыгравшейся трагедии, приглушенные до сих пор церковными стенами, теперь без помех бьют по барабанным перепонкам. Однако сильный запах гари, перегретой смазки, столбы дыма, вздымающиеся над крышами, мрачная пляска проносящихся в разных направлениях самолетов, не позволяют установить точное место, где идут бои.
— Надеюсь, вы не собираетесь нестись через город всем скопом? — надрывается Артуро. — Всякие сборища запрещены.
— Да ресторан совсем рядом! — кричит Хосе.
— А если он закрыт? — стонет Елена.
— Надо рискнуть! Уж невесту в фате видно издалека, так что Кармен нам будет защитой! — невозмутимо провозглашает патриарх, седовласый Фернандо Пачеко, подталкивая в спину внучку, куда менее уверенную в своей неприкосновенности, чем он.
Довод достаточно весом, и клан Пачеко в конце концов увлекает клан Гарсиа следом за Кармен, которая сходит на мостовую и идет словно ступая по стеклу. Мануэль, державшийся все это время в стороне, взмахом руки прощается с будущими родственниками, но почти никто ему не отвечает. Он ничуть не удивляется, обнаружив, что шофер уже не ждет его в машине; впрочем, машина украшена кокардой и пользоваться ею сейчас все равно невозможно. Мануэль подсчитывает флаги.
— Смотрите-ка! — восклицает он. — А все-таки нашелся храбрец, который не побоялся в знак траура приспустить свой.
— Идемте, — молит Мария, вцепившись ему в локоть.
Раз невеста — залог целости и сохранности для всех, она может сыграть эту роль и для Мануэля, хотя главная опасность таится именно в нем. И он прекрасно это понимает. Он тщетно пытается отстраниться от Марии, а та тянет его за собой, заставляет сойти на одну ступеньку, потом на другую. Вот он уже на тротуаре. А вот — на краю мостовой, между «крайслером» и «тойотой», метрах в тридцати позади всей компании, которая удаляется, сбившись стадом, дробно стуча восемьюдесятью каблуками. Внезапно Артуро оборачивается.
— Ну уж нет! — исступленно ревет он. — Чтоб никаких красных! Убирайтесь к дьяволу! — и, не задерживаясь, бросает через плечо: — А ты, дура, оставь этого негодяя! Он же в черном списке. Смотри, станешь вдовой еще до свадьбы…
Воздух наполняется гулом очередной эскадрильи, тени самолетов плывут вверх по проспекту, и Артуро снова примыкает к группе, которая бежит по проспекту вниз; храбрецы мужчины в арьергарде укрываются за женщинами, спешащими следом за Кармен, их белым флагом. Если и нашелся среди беглецов кто-то, считавший, что политическим страстям не место в лоне семьи, если кто-то и возмутился — а это вполне возможно, поскольку Хосе, шагавший, размахивая руками, рядом с Артуро, пытался что-то ему доказать, — Мария никогда об этом не узнает. Она в объятиях Мануэля, ее подбородок уткнулся ему в шею, ее рыжие волосы, сплетаются с его темной шевелюрой. Она шепчет:
— Я остаюсь с вами, Мануэль! — И, не отдавая себе отчета в том, что задерживает его, что дорога каждая минута, добавляет: — Бегите, бегите, Мануэль!
Она так растерянна, так близка к обмороку, что Мануэль не решается ни отстраниться, ни напугать ее еще больше, признавшись в том, что он, как и она, лишился всего и понятия не имеет, как быть, куда сейчас бросаться; что он не предвидел поражения, не подготовил никакого убежища, даже и не думал об этом, что он презирает свое бессилие и чувствует себя чуть ли не изменником. Закрыв глаза, не шевелясь, Мануэль с горечью ощущает нелепость ситуации. Это чудовище — Мануэль Альковар, человек, находившийся у кормила власти, трибун, вызывавший ненависть как у оппозиции, так и у военщины, человек, чьи фотографии столь часто появлялись в газетах, — вот он, господин генерал! Он здесь, стоит посреди улицы, всем на обозрение, и обнимает девушку. Да первый же патруль…
Мануэль открывает глаза, и они чуть не вылезают у него из орбит, однако у него хватает разума впиться губами в губы Марии и хотя бы помешать ей закричать. Он не заставил себя ждать, этот первый патруль, он тут как тут! Из боковой улочки на ребристых шинах выезжает машина — небольшой бронеавтомобиль, какие компания «Панар» экспортирует во все страны Латинской Америки; среди общего грохота он едет почти неслышно. И проходит мимо, выплевывая рыжеватый газ, с той медлительностью железного носорога, которая свойственна маленьким броневикам. Позор сержанту, позор всему экипажу, не узнавшему врага! Машина удаляется, не обращая внимания на эту влюбленную парочку, которой, видать, нет дела ни до чего на свете, раз она обнимается в самой гуще этой заварухи.