И пели птицы...
Шрифт:
Тем не менее, несмотря на ее церемонное поведение и непринужденную вежливость, Стивен ощущал, что за тем, что он назвал ее пульсом, кроется что-то еще. Он не мог бы сказать, каким из органов чувств улавливает это ощущение, — возможно, виной тому были тонкие белые волоски на коже ее обнаженных предплечий или румянец, проступавший под светлыми веснушками на скулах, — но он не сомневался: у нее есть другая, плотская жизнь, гораздо более яркая и не сравнимая с той, что она вела в уютных и подчиненных незыблемому порядку комнатах мужнина дома с их овальными дверными ручками из полированного фаянса и сложенными в строгий геометрический узор паркетными полами.
3
Неделю спустя Азер предложил Меро отвести Стивена в расположенную в дальней части здания рабочую столовую. В помещении стояли два или три длинных стола, за которыми ели рабочие: одни — то, что приносили с собой из дому, другие — то, что стряпала беззубая женщина в белой косынке.
На третий день в разгар общего разговора Стивен вдруг резко встал из-за стола, сказал: «Прошу прощения» и выскочил из столовой.
Пожилой рабочий по имени Жак Бонне последовал за ним и обнаружил, что Стивен стоит, прислонившись к стене фабрики. Бонне по-дружески положил ладонь ему на плечо и спросил, все ли с ним в порядке.
Лицо Стивена было бледным, по лбу стекали две струйки пота.
— Да, все в порядке, — ответил он.
— Так в чем же дело? Вам нехорошо?
— Наверное, там просто слишком жарко. Сейчас пройдет.
Стивен достал носовой платок, вытер лицо.
— Может, вернетесь, доедите? — сказал Бонне. — Старуха вроде бы приготовила недурного кролика.
— Нет! — Стивена пробила дрожь. — Туда я не вернусь. Простите.
Он вывернулся из-под отеческой лапищи Бонне и торопливо направился к выходу с территории фабрики.
— Скажите Азеру, что я ненадолго отлучусь, — полуобернувшись, попросил он.
На следующий день за ужином Азер спросил, окончательно ли он пришел в себя.
— Да, спасибо, — сказал Стивен. — Собственно, со мной ничего серьезного не случилось. Просто стало немного дурно.
— Дурно? Это похоже на нелады с кровообращением.
— Не думаю. Там что-то было в воздухе, вероятно, один из используемых красильщиками химикатов, не знаю. Мне стало трудно дышать.
— Пожалуй, вам стоит навестить доктора. Мне не составит труда записать вас на прием.
— Нет, спасибо. Это пустяки.
Судя по глазам Азера, разговор его слегка забавлял.
— Нехорошо, если это был припадок. Я легко мог бы…
— Ради бога, Рене, — вмешалась мадам Азер. — Он же сказал тебе: тревожиться не о чем. Ну что ты к нему пристаешь?
Азер с лязгом опустил вилку на тарелку. На миг лицо его стало испуганным, как у школьника, который не сумел добиться учительской похвалы и теперь силится понять, как это удалось его более удачливому сопернику. Но затем Азер сардонически улыбнулся, словно давая понять, что согласен прекратить спор, лишь временно потворствуя тем, кто стоит намного ниже него. Он повернулся к жене и с легкой насмешкой спросил:
— Слушала сегодня, слоняясь по городу, своего менестреля, дорогая?
Она подняла взгляд от тарелки:
— Я не слонялась, Рене. У меня были дела.
— Разумеется, дорогая. — Он повернулся к Стивену: — Моя жена, месье, создание загадочное. Никто не знает, — как в той песенке про ручеек, — куда он течет и где его конец.
Стивен стиснул зубы, чтобы не запротестовать, встав на защиту мадам Азер.
— Не думаю, что месье Рейсфорду известна эта песенка, — сказала она.
— Возможно, месье Берар еще споет ее мне, — не удержался Стивен.
Мадам Азер, не совладав с собой, прыснула. Впрочем, она тут же закашлялась, и Стивен увидел, как щеки ее под взглядом мужа чуть порозовели.
Лицо самого Стивена, недовольного собой за слова, которые хозяин дома мог счесть грубыми, осталось лишенным какого-либо выражения. Азер вообще не позволил себе отреагировать на эту реплику — ни с непосредственностью жены, ни с напускным равнодушием Стивена. На его счастье, Лизетта захихикала, и он получил возможность отыграться на дочери, учинив ей нагоняй.
— Так, значит, месье Берар хороший певец? — спросил, оторвав взгляд от тарелки, Грегуар.
— Выдающийся, — вызывающе ответил Азер.
— Безусловно, — согласился Стивен, спокойно посмотрев ему в лицо. А затем перевел взгляд на мадам Азер, и та, уже совладав с собой, не отвела глаз, в которых еще плескались остатки веселья.
— Так вы не проходили сегодня мимо того дома? — спросил он.
— По-моему, проходила по пути в аптеку, но окно было закрыто и музыки я не слышала.
После ужина снова явились Берары. Они привели с собой матушку Берар — морщинистую даму с черной кружевной шалью на плечах, весьма, как успели просветить Стивена, щепетильную в вопросах веры. Берар называл ее (по непонятной причине) тетей Элизой, — она и всех остальных просила обращаться к ней так же. Стивен предположил, что фамилия покойного мужа вызывает у нее мучительные воспоминания, если только у семьи Берар нет некоего секрета, который они считают нужным утаивать от общества.
И в тот день, и позже Стивен наблюдал за Берарами, пытаясь понять, какую роль играют они в жизни Азеров. Если вечер выдавался теплым, они впятером сидели в плетеных креслах на веранде дома, вдыхая ароматы жимолости и жасмина, пучки которых были подвешены к рамам выходящих во двор окон. Берар в больших черных ботинках и чопорном жилете с дьявольским мастерством дирижировал своим небольшим оркестром, оставляя, впрочем, исполнение основной партии за собой. Он был крупным авторитетом по знатным семействам и мог подолгу распространяться о вкладе, внесенном такими людьми, как Селье, Лорандо или де Морвили, в процветание и общественную жизнь города. Многочисленными обиняками он давал понять, что его собственная семья была близка к де Морвилям, но формализовать эту близость помешало недостаточно почтительное поведение одного из Бераров, ярого бонапартиста. Сокрушаясь по поводу заблуждений своего пращура, Берар одновременно критиковал присущую парижанам склонность к раболепству перед титулами, из чего вытекало, что незадачливый Бераров предок, упорно цеплявшийся за свой провинциализм, был образцом добродетели и такта, выгодно отличавших его от пронырливых парижан. Он представал человеком и стойким, и утонченным, а его потомки, унаследовавшие эти похвальные черты, тем самым без каких-либо усилий со своей стороны усвоили самые возвышенные манеры.
Вот так время и шло. Наверное, полагал Стивен, это не худший способ коротать тихие вечера, однако его он заставлял испытывать жгучее разочарование. Стивен недоумевал, как мадам Азер удается терпеть все это.
Она была единственной, кто оставлял без внимания подсказки и понукания Берара. Когда он приглашал ее принять участие в разговоре, мадам Азер произносила два-три слова, зато могла вдруг по собственной инициативе заговорить на тему, выбранную ею самой. Берару, никуда не денешься, приходилось прерывать ее. Он извинялся легким наклоном головы, однако лишь несколько минут погодя — после того как беседа устремлялась по угодному ему, Берару, руслу. Мадам Азер встречала его запоздалое извинение легким пожатием плеч или улыбкой, словно давая понять: то, что она собиралась сказать, было не столь уж и важным.