И плачут ангелы
Шрифт:
— Спокойной ночи, капитан!
Тем не менее всего через несколько ночей Крейг проснулся от душераздирающих криков Джанни. В них звучал такой страх и боль, что несколько секунд он не мог двинуться с места. Торопясь поскорее встать, Крейг растянулся на полу. Потом он ощупью нашел выключатель в салоне и кое-как дополз до носовой каюты.
В отсветах лампы в коридоре Крейг увидел забившуюся в угол Джанни, в ужасе закрывающую лицо руками. Ночная рубашка задралась, открывая обнаженные бедра, развороченная постель неряшливо свешивалась с койки.
—
Джанин мгновенно превратилась в дикого зверька и набросилась на Крейга: острые ногти царапали лицо, и если б он не увернулся, то остался бы без глаза. Параллельные царапины заканчивались над бровью, кровь стекала прямо в глаз, мешая смотреть. Джанин отбивалась с невероятной силой. Крейг не мог ее удержать и чем больше старался, тем больше свирепела Джанин. Она вонзила зубы в его предплечье, оставив глубокий полукруглый след укуса.
Крейг откатился прочь, и Джанин моментально заползла обратно в угол, скорчилась там, завывая, бормоча что-то себе под нос и пристально глядя перед собой невидящими глазами.
От ужаса у Крейга мурашки по телу побежали. Он попытался дотянуться до нее, но при первом же движении Джанин оскалила зубы, как бешеный пес, и зарычала.
Крейг дотащился до салона и, порывшись в музыкальной коллекции, нашел «Пасторальную симфонию» Бетховена. Поставив кассету, он увеличил громкость до максимума, и яхту заполнила изумительная музыка.
Постепенно вопли в каюте затихли. Джанин нерешительно вошла в салон, крепко обнимая себя руками, но ее глаза больше не горели безумием.
— Мне приснился сон, — пробормотала она и села за стол.
— Пойду кофе сварю, — сказал Крейг.
Промыв царапины и укусы холодной водой, он приготовил кофе и принес ей.
— Музыка… — начала Джанин и, заметив его израненное лицо, осеклась. — Это я тебя так?
— Ничего, пустяки.
— Извини, Крейг, — прошептала она. — Просто никогда не пытайся ко мне прикоснуться. Я ведь к тому же немного не в себе. Никогда не трогай меня, ладно?
Товарищ Тунгата Зебиве, министр торговли, туризма и информации в недавно избранном правительстве Зимбабве, энергичным шагом шел по узким, посыпанным гравием дорожкам, петлявшим среди ухоженного парка Дома правительства. На почтительном расстоянии за министром следовали четверо охранников: все — бывшие бойцы его отряда ЗИПРА, закаленные ветераны, каждый из которых многократно доказал свою преданность. Правда, теперь они сменили камуфляж на темные деловые костюмы и солнцезащитные очки — новую форму политической элиты.
Тунгата направлялся на паломничество, которое превратилось в ежедневный ритуал. Как один из старших министров, товарищ Тунгата получил роскошные апартаменты при Доме правительства, который представлял собой величественное здание с белыми стенами и фронтонами, построенное согласно указаниям великого капиталиста Сесила Джона Родса в архитектурном стиле, появившемся на мысе Доброй Надежды. Грубые вкусы Родса, его гигантомания проявились в самой постройке, а его чувство связи с историей — в выборе места: когда-то здесь находился крааль Лобенгулы, уничтоженный мародерами Родса при захвате страны.
Позади громадного здания, всего в двухстах шагах от широких веранд, росла старая дикая слива, окруженная железной оградой, — именно сюда и направлялся министр. Охранники держались поодаль, чтобы не нарушать его уединения.
Тунгата замер перед изгородью, расставив ноги и заложив руки за спину. Он был одет в темно-синий костюм в мелкую белую полоску — один из дюжины сшитых у лучших портных во время последней поездки в Лондон. Пиджак безупречно облегал широкие плечи, слегка подчеркивая узкую талию и длинные ноги. На белоснежной рубашке выделялся бордовый галстук с синей эмблемой «Гуччи». Туфли тоже были от «Гуччи». Тунгата носил дорогие европейские одежды с тем же удовольствием, с каким его предки носили перья цапли и королевские накидки из шкуры леопарда.
Сняв закрывающие половину лица солнцезащитные очки в золотой оправе, он, следуя своему ежедневному ритуалу, прочитал надпись на табличке, прикрепленной к ограде.
Под этим деревом Лобенгула, последний король матабеле, совещался и выносил приговоры.
Тунгата поднял взгляд, будто искал в ветвях духи предков.
Дерево умирало от старости: некоторые ветви почернели и высохли, но в плодородной красной почве у подножия буйно зеленела свежая поросль.
Тунгата увидел в этом знак судьбы.
— Побеги вырастут такими же сильными, каким было когда-то старое дерево, — пробормотал он. — И я тоже молодой побег старого короля.
За спиной послышались легкие шаги, и Тунгата недовольно обернулся. Хмурые морщины мгновенно разгладились, когда он увидел, что к нему приближается белая женщина с напряженным выражением лица.
— Товарищ Лейла!
— Вы оказываете мне честь таким обращением, товарищ министр! — сказала она, протягивая руку.
— Вы и ваша семья всегда были настоящими друзьями моего народа, — ответил он, пожимая ее руку. — Под этим деревом ваша бабушка Робин Баллантайн часто встречалась с моим двоюродным прадедушкой Лобенгулой. Она приходила сюда по его просьбе и давала советы.
— А теперь я пришла по вашей просьбе, и вы, похоже, думаете, что я всегда буду подчиняться вашим приказам.
Тунгата выпустил руку Лейлы и вновь посмотрел на дерево.
— Вы были рядом со мной, когда Умлимо сделала свое последнее предсказание, — задумчиво сказал он. — Вам следует присутствовать и при исполнении этого пророчества.
— Каменные соколы вернулись в родное гнездо, — тихо согласилась она. — Но ведь пророчество Умлимо состояло не только в этом. Она предвидела, что человек, который вернет соколов в Зимбабве, будет править страной, как когда-то правили Мамбо и Мономотапа и ваши предки короли Лобенгула и Мзиликази.