И прочая, и прочая, и прочая
Шрифт:
— Слыхал, Вася? Не маленькая она… Да хоть бы вы, Лексан Якльна, до самого неба макушкой достали, — а такого не видывали вы, что я сейчас видал…
— Ну, что вы там видели? — пытаюсь я уколоть Стигнеево самолюбие. — Ничего вы не видали, приснилось вам что-то!
Чуть не сказала: «Привиделось с пьяных глаз», но вовремя удержалась: это увело бы наш разговор далеко в сторону, вызвало бесконечное — «А вы это видели, как я пил? Вы, что ли, мне поднесли? А говорите!»
— При-сни-лось? — Стигней поворачивается на козлах в мою сторону. — Вот крест святой! Своими глазами, вот этими самыми глазами, видел: стоит толпучка окол дома, окна выбиты, и оттудова мебель прямо на улицу швыряют…
— Да чей дом-то?
— А я почем знаю! По Легощей улице дом… При мне гардероп на мостовую выкинули. Бабы сворой кинулись, думали: одежа в ём. А в гардеропе одни худые брючишки болтаются… Не много у них добра-то накоплено, у социялов этих!
— У каких социялов? — холодею я.
— А бог их знает! Говорят, высланные к нам. Самого-то социяла в квартире не застали, — ушел, видать, и жену увел, и ребенка унес… Ни людей, ни вещей… Очень народ на это обижался!
Все понятно. Сгигней своими глазами, «вот этими самыми глазами», видел, как громили квартиру кого-то из политических ссыльных… Внезапно вспоминаю квартиру, в которой недавно, 14 октября, было собрание с докладом товарища Михаила о первом Совете рабочих депутатов в Петербурге… Милая женщина, Нюта Никонова, жена ссыльного, сидя рядом со мной на подоконнике, говорила мне о своем ребенке: «Он у нас парень покладистый, компанейский!» Где живут Никоновы? Не знаю. Ужасно думать, что это, может быть, их квартиру громили на Легощей улице! А Ушаковы? Ведь его увезут в больницу только завтра утром! И мальчат я захватить не успела!..
Но мы уже у самого Колмова. И Стигней вдруг, совершенно неожиданно, вспоминает:
— Всем, говорят, социялам будет это…
— Что «это»?
— Да ну, как ее? Еремеевская ночь будет, вот что!
Достав из кармана скомканную бумажку, он протягивает ее мне.
— Возьмите, что ли… Мне там один человек дал. «Прочитай», — говорит. Ну, а мне читать — все одно что попу через канаву прыгать. Неграмотный я.
Дома, осмотревшись, увидев Колобка, мирно играющего с Иваном, перевожу дух. Вздыхаю так медленно и трудно, словно не Варвара, а меня гнал галопом Стигней.
Не сразу вспоминаю о бумажке, которую он мне дал
Достаю из кармана. Разворачиваю.
Листок измятый, неряшливый, написан от руки. Вверху — изображение черепа на скрещенных костях. А дальше:
«СМЕРТЬ КРАМОЛЬНИКАМ! СМЕРТЬ! СМЕРТЬ!»
За этим идет список крамольников, кому «смерть». Тут и видные земские кадеты, такие, как председатель земской управы А.М. Колюбакин. И наш старший врач, Михаил Семенович Морозов. И Николич. И наиболее известные эсеры. И члены Комитета социалдемократической организации — Накатов, Сударкин, Козлов, Никонов, студенты Чеслав Чарновский, Игорь Тютрюмов, В. Обуховский, А. Сапотницкий…
В этом же списке не названный по фамилии — он ведь здесь человек новый, недавний — «военный доктор-жид из Колмовской больницы».
Не вдруг понимаю, что это мой муж.
8. Колмовская осада
Весь день волнуемся: что в городе? Очень тревожимся о Николиче. Дозвонившись до квартиры Ушаковых, узнаем, что все благополучно, больного Николича и детей охраняют товарищи.
Только вечером, с темнотой, к нам начинают прибывать люди из города. Первым приходит Сударкин, с ним Нюта Никонова с грудным сынишкой Женечкой. Сударкин привел ее к нам окольным путем, по берегу Волхова. Это трудная дорога, пробираться надо по грязи и глине. Оба, Сударкин и Нюта, очень устали и невообразимо грязны!
Пока Иван греет на плите воду, чтобы гости могли помыться, Сударкин сбивчиво и торопливо рассказывает, что произошло.
Нюте
Самое страшное было то, что Нюта с ребенком была в это время дома! Муж ее, Степан Иванович, с утра ушел на службу в земский книжный склад. Нюта с ребенком успела юркнуть в темный «летний» чуланчик около кухни. Дверь в чуланчик — неприметная, и все-таки диво, что громилы ее не разглядели! «Работали» они не торопясь, — зачем спешить людям, которым в полиции сказали: «Бейте, ломайте, крушите, — ничего не опасайтесь, ничего вам за это не будет!» Нюта с ребенком на руках съежилась в чулане на полу, позади корыта. Она слышала брань, крики, ругань, звон разбиваемой посуды, грохот выбрасываемых в окна вещей. Каждую минуту мальчик мог проснуться, заплакать. Их бы обнаружили и, конечно, не пощадили, выбросили из окна на мостовую… (Как говорил сегодня часовщик? «И заплачут младенцы, разбиваясь о камни…») Но Женя в самом деле оказался «покладистым парнем» — он крепко и безмятежно спал у материнской груди.
Был у Нюты еще и другой страх: как бы муж не возвратился со службы раньше, чем уйдут громилы! Как бы не попался им в лапы… Но громилы кончили «работу» скоро, — она отняла не много времени. У Никоновых почти не было имущества: кровать, шкаф, стол, бельевая корзина, в которой обычно спит Женечка…
Из своего укрытия в чуланчике Нюта слыхала, как громилы обзывали ее и Степана Ивановича нищими, голодранцами, особенно ярились, почему у Никоновых не казалось в квартире ни водки, ни пива. Это отсутствие выпивки, возможно, спасло Никоновым жизнь: громилы не расселись бражничать, ушли.
После их ухода Нюта не сразу вышла из чуланчика, — все боялась чего-то. И ведь не зря боялась! Один из громил скоро вернулся, — вспомнил, видно, что не все еще они разрушили. В самом деле, осталась в целости висевшая на стене большая географическая карта! Громила сорвал карту со стены, но уничтожить ее было затруднительно: она была наклеена на холст. Пока он расправлялся с картой ножом, подоспели почти одновременно Степан Иванович и Сударкин. Оба они, находясь в разных местах, услыхали о том, что по Легощей улице громят чью-то квартиру, и прибежали сломя голову. Степан Иванович ринулся вверх по невысокой лестнице, ведущей во второй этаж.
— Нюта! Нюта!
Он кричал таким отчаянным голосом, что Нюта впервые за эти страшные часы заплакала. Хотела выбежать из чулана — и не могла: не шли ноги.
Не обращая внимания на громилу с географической картой, Степан Иванович бросился к чулану, откуда слышался плач проснувшегося Женечки. Степан Иванович уже видел, что Нюта и ребенок целы, он видел их, он прижимал их к себе и все продолжал звать с отчаянием: «Нюта! Нюта!»
В это время прибежал и Сударкин. Увидел разгромленную квартиру и пьяного громилу, все еще тупо кромсавшего ножом карту. И, увидев это, наш тихий Сударкин, как он сам говорит, «остервенел». Он бросился на громилу и яростно поволок его вон из квартиры, на лестницу. Вышедшие из чулана Нюта и Степан Иванович подоспели как раз к тому моменту, когда Сударкин, схватив громилу за шиворот, сбросил его с лестницы.