И прольется кровь
Шрифт:
Когда я вышел в коридор, надел обувь и собрался идти, из спальни вылетела Анита. Она была голой и бледной, волосы всклокочены, взгляд безумный. Она заключила меня в объятия и прижала к себе.
– Я не хотел будить тебя, – сказал я, безуспешно пытаясь добраться до двери.
– Ты вернешься?
Я откинулся назад и посмотрел на нее. Видимо, она знала, что мне известно: обычно они не возвращаются. Но все же она хотела знать мой ответ. Или нет.
– Я попробую, – сказал я.
– Попробуешь?
– Да.
– Посмотри на меня. Посмотри на меня! Ты обещаешь?
– Конечно.
– Ты сам
Я сглотнул и кивнул. Технически я ведь не пообещал ей ничего, кроме как попробовать. Попробовать пробудить желание и найти время, например. Я высвободил руку и дотянулся до дверной ручки.
Я направился в хижину длинным обходным путем. Прошел за холмом на северо-востоке, чтобы подойти со стороны леса, двигаясь между деревьями.
Олень стоял и чесался рогами об угол хижины. Он не решился бы подойти настолько близко, если бы в хижине кто-то был. И все же я ползком добрался до русла ручья и, пригнувшись, добежал до места, где спрятал винтовку. Я разобрал камни, вытащил ружье из толя, проверил, заряжено ли оно, и направился к хижине.
Олень остался на месте, с интересом поглядывая на меня. Изменилось не многое. Дверь шкафа была открыта, а я ее всегда хорошо закрывал, чтобы не пробрались мыши. Пустая кожаная сумка немного выглядывала из-под койки, а на дверной ручке с внутренней стороны двери был пепел. Я отогнул доску рядом со шкафом и просунул в дыру руку. Нащупав пистолет и пояс с деньгами, я вздохнул с облегчением. Потом сел на стул и попытался представить, что он мог подумать.
Сумка рассказала ему, что я здесь был, но тот факт, что ни денег, ни наркотиков, ни других вещей в ней не оказалось, поведал ему, что, возможно, я покинул это место, раздобыв себе более практичный рюкзак или что-нибудь в этом роде. После этого он засунул руку в печь, чтобы узнать, теплый ли пепел, и получить представление о том, на много ли я его опережаю.
Вот настолько я сумел проследить его мысли. Что дальше? Поехал ли он вслед за мной, не зная, куда я отправился и как покинул Косунд? Или же он спрятался где-нибудь поблизости и ждет, не вернусь ли я обратно? Но разве в таком случае он не вел бы себя более осторожно и не спрятал бы следы своего пребывания, чтобы я почувствовал себя в безопасности? Или, постойте-ка, теперь мне подумалось, что очевидные следы его пребывания в хижине должны были означать, что он уехал, и именно этого эффекта он и хотел достичь!
Черт.
Я схватил бинокль. Обвел взглядом всю линию горизонта, знакомую теперь до мельчайших деталей. Я искал что-нибудь, что было не так, как прежде. Вглядывался. Концентрировался.
Повторял все раз за разом.
Через несколько часов наступила усталость, но я не хотел ставить кофе, ведь дым подал бы видимый на расстояние многих километров сигнал о том, что я вернулся.
Только бы разразился дождь, только бы эти облака выпустили воду, только бы это случилось, потому что чертово ожидание сводило меня с ума!
Я отложил бинокль и ненадолго закрыл глаза.
Потом подошел к оленю.
Он настороженно посмотрел на меня, но не шелохнулся.
Я погладил его рога.
А потом взобрался ему на спину.
– Но, – сказал я.
Он сделал несколько шагов. Поначалу очень медленно.
– Да!
Затем более уверенно. И быстрее. В сторону деревни. Коленки его щелкали все чаще и чаще, как счетчик Гейгера, приближающийся к атомной бомбе.
Церковь была сожжена. Конечно, ведь здесь прошли немцы. Они искали участников Сопротивления. Но руины дымились и были еще теплыми. Камень и пепел. А между черными камнями танцевали они, некоторые из них были голыми. Они танцевали неистово и быстро, хотя песня священника была медленной и тягучей. Его белая ряса почернела от сажи, а перед ним стояли жених с невестой, она в черном, он в белом с головы до пят, начиная от белой шапки и заканчивая белыми деревянными башмаками. Песня стихла, и я подъехал ближе.
– Именем норвежского государства объявляю вас мужем и женой, – произнес он, плюнул чем-то коричневым на распятие, стоявшее рядом с ним, поднял судейский молоток и ударил по черной от огня алтарной решетке.
Один раз. Два раза. Три раза.
Я вздрогнул и проснулся. Я сидел, прислонившись головой к стене. Черт, эти сны меня измотали.
Но стук продолжался.
Сердце мое перестало биться, и я уставился на дверь.
Винтовка стояла у стены.
Я схватил ее, не вставая со стула. Положил приклад на плечо и щекой прижался к нему. Палец на спусковом крючке. Я сделал вдох и понял, что до сих пор сидел, затаив дыхание.
Еще два стука.
А потом дверь открылась.
Небо прояснилось. Наступил вечер. Дверь выходила на запад, и человеку, стоявшему в дверях, солнце светило в спину, поэтому я видел только темный силуэт на фоне пологой равнины, с ореолом из оранжевых солнечных лучей.
– Ты меня застрелишь?
– Прости, – сказал я, опуская винтовку. – Я думал, это куропатка.
Ее смех был низким и спокойным, но лицо все еще находилось в тени, поэтому блестящий свет ее глаз мне пришлось вообразить.
Глава 10
Йонни уехал.
– Сегодня он сел на автобус в южном направлении, – сказала Лея.
Она отправила Кнута за дровами и водой. Она хотела выпить кофе и желала, чтобы я объяснил, зачем к ней заходил южанин и спрашивал, где я.
Я пожал плечами:
– На свете много южан. Он сказал, что ему надо?
– Сказал, что очень хотел бы с тобой поговорить. О делах.
– Ага, – сказал я. – Это был Йонни? Он похож на болотную птицу?
Лея не ответила. Она сидела за столом напротив меня и пыталась поймать мой взгляд.
– Он узнал, что ты живешь в охотничьей хижине, и уговорил кого-то показать ему дорогу. Но тебя здесь не было, и, поскольку кто-то еще рассказал ему, что ты заходил ко мне после похорон, он подумал, что я могу что-нибудь знать.
– И что ты сказала?
Я позволил ей поймать мой взгляд. Позволил изучить его. У меня было много что скрывать, и в то же время скрывать мне было нечего.
Она вздохнула:
– Я сказала, что ты снова уехал на юг.
– А почему ты так сказала?