И смех, и слезы, и любовь… Евреи и Петербург: триста лет общей истории

Синдаловский Наум Александрович

Ко всему сказанному надо добавить, что Мандельштам с детства страдал зубами и, когда улыбался или разговаривал, то обнажал три или четыре золотые коронки. Одним из его прозвищ было: «Золотозубый». В то время у молодых поэтов, среди которых вращался Мандельштам, это было редкостью. Некоторые его товарищи по перу называли так Мандельштама даже в стихах, обращенных к нему. Но вкладывали в это далеко не однозначный смысл. У одних его вставные зубы вызывали насмешку и иронию, у других зависть и ненависть и только у некоторых – понимание и сочувствие. Вот, например, отрывок из парижского, 1925 года, стихотворения Владислава Ходасевича «Звезды»:

На авансцене, в полумраке,Раскрыв золотозубый рот,Румяный хахаль в шапоклякеО звездах песенку поет.

Характер Мандельштама

был сложным. Обидчивый и капризный, гордый и высокомерный, с обостренным чувством независимости и свободы, он был абсолютно уверен в своем предназначении и искренне считал себя уж если не гением, то, без сомнения, великим поэтом, отмеченным Богом. Известно, что летом к Волошину в Коктебель съезжались многие поэты, бывал у него в гостях и Мандельштам. Но, как вспоминает одна из участниц этих многолюдных сборов, Мандельштам был особенно заметен. Может быть, потому что и там проявлялся его неуживчивый характер. Однажды он обиделся на невинные четыре строчки озорного коктебельского гимна:

Она явилась в «Бубны»,Сидят там люди умны,Но ей и тамПопался Мандельштам.

И хотя в «Крокодиле», как назывался этот гимн, пародировали абсолютно всех гостей хлебосольного Волошина, строки о Мандельштаме во избежание скандала пришлось заменить.

Осип Эмильевич Мандельштам

Самовлюбленность и обидчивость Мандельштама часто доводили даже самую ничтожную ситуацию до скандала. Однажды на вечеринке в Камерном театре из-за какой-то мелкой ссоры он неожиданно дал пощечину поэту Шершеневичу и сразу же вызвал его на дуэль. Трудно сказать, чем мог закончиться поединок, если бы не выдержка Шершеневича и не вмешательство друзей.

Благодаря сложному характеру Мандельштама, если верить фольклору, произошел и его первый арест. Однажды писатель С. П. Бородин, будучи у Мандельштамов, устроил скандал и ударил жену поэта. Мандельштам тут же обратился в товарищеский суд писателей, председателем которого был Алексей Толстой. Суд решил примирить своих коллег и постановил, что «виноваты обе стороны». Однако это решительно не понравилось Мандельштаму, и он ударил Толстого по щеке, заявив при этом, что «наказал палача, выдавшего ордер на избиение его жены». Толстой взорвался и начал кричать, что «закроет перед Мандельштамом все издательства, не даст ему печататься и вышлет его из Москвы». В то время Мандельштамы жили то в Петрограде, то в Москве. Слова Толстого не были пустой угрозой, связанной с эмоциональным всплеском. Он тут же выехал в Москву жаловаться Горькому. И Горький, если верить фольклору, поддержал Толстого: «Мы ему покажем, как бить русских писателей», – будто бы сказал он. Это якобы и послужило причиной первого ареста Мандельштама. На этот раз все обошлось простой ссылкой. К такому «гуманному» роду репрессий против интеллигенции все уже давно привыкли.

Впрочем, и в Северной столице «скандалиста» Мандельштама не жаловали. Рассказывали, что поэт Тихонов, возглавлявший ленинградских писателей, будто бы не раз вслух высказывался: «В Ленинграде Мандельштам жить не будет. Комнаты мы ему не дадим».

Здесь будет уместно ненадолго отвлечься и сказать об отношении Мандельштама к своему еврейскому происхождению. В 1909 году Мандельштама не приняли в университет из-за процентной нормы. В 1911 году, как мы уже говорили, он крестился, может быть, поэтому. С детства крещеной была и жена Мандельштама, Надежда Яковлевна, в девичестве Хазина. Ее отец был сыном кантониста, принявшего православие. Однако все это не помешало Мандельштаму в автобиографической книге «Шум времени» сказать: «Как крошка мускуса наполняет весь дом, так малейшее влияние иудаизма переполняет всю жизнь». Этот «мускусный» запах преследовал его всю жизнь. Он остро чувствуется во многих стихах Мандельштама. Их переполняет гордость поэта за свое еврейское происхождение. Еврейская тема – одна из сквозных в его поэзии. Порой она звучит явно, порой – вполголоса, шепотом, причудливо смешиваясь с другими темами, но она всегда присутствует.

Жил Александр Герцович,Еврейский музыкант, —Он Шуберта наверчивал,Как чистый бриллиант.И всласть, с утра до вечера,Заученную вхруст,Одну сонату вечнуюИграл он наизусть…

Но вернемся к последовательности нашего повествования. Место ссылки, Воронеж, Мандельштам выбрал сам. Тогда это было еще можно. В Воронеже поэт в очередной раз пытается примириться с действительностью. Первый раз это случилось, когда его по командировке Союза писателей направили на строительство Беломоро-Балтийского канала. По возвращении он написал стихи, которых потом стыдился. Стыдился по двум причинам. Во-первых, потому что написал не то, что думал, а во-вторых, вспомнил, как сам издевался над писателем М. А. Зенкевичем, прилюдно назвав его «Зенкевичем-Канальским» за то, что тот посетил строительство канала и «написал похвальный стишок преобразователям природы». Теперь наступила его очередь заверить Сталина в собственной благожелательности. Мандельштам пишет верноподданническое стихотворение, которое заканчивается патетической строфой:

И промелькнет пламенных лет стая,Прошелестит спелой грозой – Ленин,Но на земле, что избежит тленья,Будет будить разум и жизнь – Сталин.

Существует литературная легенда, что вместо слова «будить» у Мандельштама было первоначально другое слово – «губить», которое переворачивало весь смысл стихотворения:

Будет губить разум и жизнь – Сталин.

К сожалению, это только легенда. Трудно сказать, как отнесся сам Сталин к этому стихотворению. Доказать лояльность поэту так и не удалось. А вскоре сами собой пришли другие стихи, за которые поэту пришлось жестоко поплатиться:

Мы живем, под собою не чуя страны,Наши речи за десять шагов не слышны,А где хватит на полразговорца,Там припомнят кремлёвского горца.Его толстые пальцы, как черви, жирны,А слова, как пудовые гири, верны,Тараканьи смеются усища,И сияют его голенища.А вокруг него сброд тонкошеих вождей,Он играет услугами полулюдей.Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,Он один лишь бабачит и тычет,Как подкову, кует за указом указ:Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.Что ни казнь у него – то малинаИ широкая грудь осетина.

Как утверждает Надежда Яковлевна Мандельштам, стихи о Сталине слышали не более полутора – двух десятков человек, те, кто бывал в доме Мандельштамов и у кого бывал он. Среди них был и Борис Пастернак, который будто бы сказал Мандельштаму: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, который я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу вас не читать их никому другому». Но даже среди этих немногих близких людей оказался предатель, а может быть, даже и не один. Стихи сразу распространились и стали известны Ягоде, а от него – Сталину. «Изолировать, но сохранить», – коротко изрек вождь и тем самым решил судьбу поэта. На эзоповом языке советских инквизиторов это означало лагерь и каторгу. Как «десять лет без права переписки» на том же большевистском языке означало расстрел.

Дело Мандельштама вел следователь ВЧК – ОГПУ – НКВД Николай Христофорович Шиваров, отчество которого для многих литераторов было символическим. Напомним, что шефа жандармов Бенкендорфа, которому император Николай I поручил следить за жизнью, передвижением и творчеством Пушкина, звали Александром Христофоровичем. Ассоциации были более чем красноречивы и последовательны. Все шло к гибели.

Подлинные обстоятельства смерти Мандельштама неизвестны. По официальным данным, он умер от паралича сердца 27 декабря 1938 года в одном из пересыльных лагерей Дальнего Востока. Сохранилось множество легенд о последних днях поэта. По одной из них, Мандельштама видели в партии заключенных, отправлявшихся на Колыму. Но на пути туда он будто бы умер, и тело его было брошено в океан. По другой легенде, его расстреляли при попытке к бегству, по третьей – забили насмерть уголовники за то, что он украл кусок хлеба, по четвертой – он повесился, «испугавшись письма Жданова, которое каким-то образом дошло до лагерей». О каком именно письме Жданова идет речь, неизвестно. Еще по одной легенде, Мандельштам вообще не был отправлен на каторгу. Он так и остался жить в Воронеже, пока туда не пришли немцы. Они-то будто бы и расстреляли поэта. Кому было удобно свалить вину за гибель поэта на немцев, остается только догадываться.