И снова взлет...
Шрифт:
Горюнов в тот день ходил на разведку глубоких тылов противника и уже возвращался обратно, когда его стрелок-радист Николай Остапчук доложил, что видит в хвосте двух «мессершмиттов». И надо было Горюнову тут же свернуть в сторону и попытаться уйти от «мессеров» в облака, благо и время еще позволяло, и облака были надежные, но он, видно, решил, что линию фронта, а до нее оставалось еще километров тридцать-сорок, успеет пройти до «мессеров», а там, дескать, уже дома, а дома и стены помогают. Да не получилось. «Мессера», хотя и у самой линии фронта, все же его догнали как раз вот над этим самым Суслоярви и с первой же атаки подожгли. Правда, несмотря на пожар на борту и ранение, Горюнову все же хватило сил перетянуть самолет через линию фронта, больше того, он даже попытался сбить охватившее его пламя, но неудачно, видно, потерял скорость и, сорвавшись в штопор, врезался в землю, причем почти что дома, невдалеке от своего аэродрома. В живых из экипажа остался только стрелок-радист сержант Николай Остапчук. По приказу Горюнова он, тоже раненый, выбросился на парашюте чуть раньше, чем самолет
Вот этот новоиспеченный адъютант, поселившись, как было положено, в доме генерала и быстренько сделавшись там своим человеком, и намекнул как-то его жене — а звали жену генерала Светланой Петровной, — видно, с намерением сделать ей приятное, а заодно и подольститься, что есть, дескать, тут на аэродроме, в бомбардировочном полку, один летчик, который ее буквально боготворит и называет ее не иначе, как только королевой, королевой карельских лесов. Правда, он не сказал, что этим летчиком был именно Кирилл Левашов, до этого тогда дело не дошло, так как Светлана Петровна разговор не очень-то поддержала, он, видно, был ей смешон либо не совсем приятен, и Остапчук решил к нему больше никогда не возвращаться. Но когда он вскоре узнал, из слов самой же Светланы Петровны, что ее родители остались на оккупированной немцами территории и она вот уже почти два года ничего о них не знает и страшно убивается, опять заговорил о Кирилле, только на этот раз без задних мыслей и потому уже в открытую, чтобы ей как-то помочь или хотя бы утешить.
— Знаете, у нас тут на аэродроме, — сказал он ей с озарением, — есть один офицер, так у него родители тоже были в оккупации, и ничего, обошлось. Как немцев вышибли, он их разыскал, оказались живы-здоровы, и отец, и мать. Так что вы шибко-то не убивайтесь, может все и обойдется.
Светлана Петровна с надеждой посмотрела на него, потом спросила:
— Вы его хорошо знаете, этого офицера?
— Как же, в одной эскадрилье летали. Один из лучших летчиков полка.
— Может, вы мне его покажете? Я бы с ним, пожалуй, поговорила. Хочется узнать все подробно. Если это будет удобно, конечно.
— Чего проще, Светлана Петровна, — успокоил ее Остапчук. — Скажите только — и я его приведу. Человек он толковый, воспитанный, вам понравится.
— Хорошо, тогда приведите, Николай Яковлевич, я вам буду благодарна.
— Когда?
— Если можно, прямо сегодня. Зачем откладывать.
— Будет сделано самым наилучшим образом, Светлана Петровна, — с воодушевлением заверил ее Остапчук и тут же, узнав, что Кирилл вот-вот должен возвратиться с боевого задания, послал за ним прямо на стоянку генеральского повара Сапожкова.
Когда Сапожков вскоре передал Кирилла с рук на руки Остапчуку, встретившему его на крыльце генеральского особняка, будто принц какой — в сиянии золотых погон (Остапчуку только что присвоили звание младшего лейтенанта), орденов и широколицей улыбки, — Кирилл уже находился в том состоянии, когда человек теряет способность не только чувствовать, но и соображать. Позволив Сапожкову на стоянке повести себя за собой, он с той минуты уже не мог думать ни о чем другом, как только о встрече со Светланой Петровной, правда, страшась этой встречи, как новичок в полете, и одновременно мучительно ее желая; не мог ни о чем другом помышлять, только о том, как эта встреча произойдет, о чем она его спросит, как на него взглянет, и что он ей ответит. Ни Остапчуку, ни тем более этому упарившемуся ординарцу Сапожкову, что семенил перед ним на своих коротких ножках, в его малиновых мечтах уже не оставалось места, они теперь были для него лишь антуражем в этой встрече, не больше. Даже Нерон, заявивший о своем существовании злобным лаем, как только они с Сапожковым появились в его владениях, не мог вывести его из этого состояния. Кирилл лишь рассеянно, будто увидел Нерона впервые, посмотрел в его сторону, даже не дав себе труда пошевелить мозгами, чтобы понять, откуда и зачем этот лай и кому он предназначался, а когда, наконец, все же разглядел его широко оскаленную пасть с красным языком и два горящих глаза, устремленных как раз на него, вдруг ни с того ни с сего радостно поприветствовал его взмахом руки, и Нерон, словно этим взмахом его одарили по меньшей мере жирной костью, лай разом оборвал и дружелюбно вильнул хвостом, чем привел в восторг Остапчука, с ходу оценившего этот акт необычного для Нерона собачьего гостеприимства и провозгласившего с высоты крыльца, как с трибуны:
— Это добрый знак, товарищ лейтенант. Он не каждого так встречает. Теперь чувствуйте себя как дома.
Кирилл не разобрал, что ему крикнул Остапчук, он только увидел его широколицую улыбку и, ответив тем же, неуверенно шагнул на первую ступеньку лестницы, потом, подобрав ремень планшета, чтобы не бил по ногам, и уже смелее — на вторую, третью, с радостью ощущая под собой упругость сосновых половиц и мысленно обкатывая фразу, которую он собирался сказать Остапчуку, как только поднимется на крыльцо, сказать, конечно, с дальним прицелом,
Остапчук понял это его недоумение и, потянув его на себя за ремень, пояснил, понизив голос:
— Генерал у нас любитель париться. Как баня — пары веников нету. С Сапожковым они ходят, с ординарцем, так у того волосы на голове трещат, а генерал все «давай да давай». Широкая натура у нашего генерала. А этого запаса, — добавил он, — дай бог, если до зимы хватит.
— Понятно, понятно, при такой натуре может и не хватить, — машинально согласился Кирилл, и потому машинально, что теперь для него пришел черед дивиться уже не обильному запасу веников в генеральском особняке, а тому, как этот Остапчук так быстро успел войти в курс даже банных дел генерала. «Адъютант, всем адъютантам адъютант! — с восхищенной завистью подумал он о нем. — Этак, чего доброго, он и о привычках Светланы Петровны скоро все разузнает, вплоть до того, как она к той же бане относится, из таза или из ковшичка любит окачиваться».
И надо же, только подумал, как дверь тихонечко скрипнула и на террасе как раз появилась сама Светлана Петровна, только не из той двери, на которую Кирилл сперва пялил глаза, а из боковой, обитой клеенкой, которая, верно, вела в небольшую кухоньку, — только дверь приоткрылась, оттуда ударило острым запахом чего-то жаренного и послышалось шипение масла на сковородке. Кирилл не был голоден, но скулы у него свело тут же, и он, чтобы не выдать себя неловким движением, украдкой сглотнул слюну и только после, избавившись от накатившего вдруг соблазна определить, что же все-таки такое так яростно шипело на генеральской сковороде, поднял на Светлану Петровну замутненный волнением взгляд. В первый миг ему показалось, что это вовсе не она, не Светлана Петровна, а кто-то другой, лишь на нее похожий. У той, виденной им мельком всего-то несколько раз и не так близко, да еще дорисованной пылким воображением, была величественная осанка и беспощадная красота, то есть то, что заставляет даже самых самоуверенных мужчин держаться на почтительном расстоянии, а других, как тот же Кирилл, подавляет, делает робкими и неуклюжими, а тут перед ним стояла просто до удивления милая, а вовсе не гордая и холодная женщина, стояла в рядовом ситцевом платье и таких же рядовых домашних туфлях, притом едва достававшая ему до плеча — он тогда, второпях, и рост ее завысил — и такая по-домашнему уютная и ручная, с такой вроде давно знакомой и незнакомой улыбкой на раскрасневшемся от горячей плиты лице, что вся робость Кирилла исчезла и он даже позволил себе издать горлом какой-то странноватый, похожий на приятное разочарование, звук. И еще он успел, пока она прикрывала за собой дверь, подивиться ее рукам, вернее, движениям этих рук. Раньше он никогда не думал, что движения рук у женщин могут быть такими изящными и красивыми, с такой удивительной плавностью и завершенностью, — ему показалось даже, что она вовсе не прикрывала за собой обитую клеенкой дверь, а посылала кому-то за этой дверью невидимый воздушный шар и в то же время была готова принять этот шар обратно. Да и походка, хотя она и сделала-то от этой двери всего два-три шага, опять поразила его своей величавостью и одновременно легкостью. Так что если в этой женщине и было что-то беспощадно властное, так это вовсе не сама красота, а как раз вот эта необычная мягкость и округлость движений и чисто женское обаяние, которые, конечно же, даются только природой.
С наслаждением втянув после кухонного чада через свои розоватые и чуть подрагивающие ноздри стойко державшийся на террасе березовый дух, Светлана Петровна, все так же тихо улыбаясь, поприветствовала Кирилла дружеским наклоном головы, затем перевела взгляд на тут же подобравшегося Остапчука и спросила певуче, как если бы пробовала на нем голос, чтобы узнать, как потом разговаривать с гостем:
— Это и есть тот летчик, о котором вы говорили, Николай Яковлевич?
— Да, Светлана Петровна, это Левашов, лейтенант Кирилл Левашов, — почтительно и ровно ответил Остапчук. — Из двести первого, краснознаменного.
— Вот как — «Кирилл»? — она снова улыбнулась ему совсем просто и открыто, только на этот раз чуть вздернув бровь от легкого удивления, потом добавила, как бы решив вызвать его на откровенность либо дать возможность побыстрее прийти в себя: — У вас хорошее имя, товарищ лейтенант. Вы не находите?
Кирилл, словно сорвав незаслуженные аплодисменты, неловко покрутил шеей — не моя, дескать, заслуга, и почему-то именно в этот миг вдруг с ужасом подумал, что ведь она сейчас запросто может узнать его, узнать по тому самому вояжу в «дворянское гнездо» и встрече с Нероном, подумает, посмотрит и вспомнит, и тогда — хоть ноги в охапку, и, будто что-то могло сделать его хотя бы на время неузнаваемым, он собрался было стащить с головы пилотку и напустить на себя нездешний вид, но тут кстати подоспел Остапчук. Обойдя Кирилла сбоку, Остапчук добавил ей в унисон и, несомненно, с намерением еще выше поднять вдруг пошедшие у него на глазах в гору акции своего бывшего однополчанина: