И снятся белые снега…
Шрифт:
А старик Пепеу в десятый раз сообщал:
— Еттувье полный фляга спирт нес! Доктор Антона Филиппа говорил: глупый человек спирт пьет!
Рыпель снова попытался восстановить порядок:
— Тихо! Слушайте меня! Я вам все объясню. Я вам расскажу, как надо поступать с Еттувье!..
Неизвестно, удалось бы ему и на сей раз утихомирить зал, если бы в эту минуту с улицы не донеслись гулкие частые удары о рельс. Тревожные густые звуки ворвались в зал, и на секунду стало пугающе тихо. Потом люди бросились к выходу, опрокидывая скамейки, застревая и толкаясь в узких дверях.
Видя, что в дверях образовалась пробка, Калянто раскрыл окно и выпрыгнул во двор. За ним той же дорогой
Рыпель, пробегая, узнал собаку — сперва собаку, потом — отца. Он хотел свернуть к нему, но, увлеченный общей тревогой, пробежал мимо.
Сельсовет стоял на самом краю обрыва, поэтому Коравье не рискнул спуститься к воде, а присел на верху уступа — отсюда хорошо было видно все, что происходило у воды и на воде. Он пришел сюда после того, как содрал ладони, стегая железным прутом по рельсу. За ним приплелась собака.
Был час отлива. Океан у берега волновался, то наступал с уханьем на гальку, то, сжимаясь, пружинисто откатывал ее назад, смывая отбросы, оставленные зверобоями после разделки. По вымытому берегу бегали, размахивая руками, люди. А вдалеке, в растревоженном океане, тонул и кричал Еттувье.
Когда Коравье проснулся во дворе Пепеу, разбуженный криками Еттувье, голос у Еттувье был не такой слабый и испуганный, как сейчас. Наоборот, он был громким, веселым и крепким, потому Коравье и проснулся. Он увидел, что собака его притащила с берега нерпичью требуху. Ее здорово покусали другие собаки, и Коравье стал журить ее за то, что она ушла одна, забыв, что ее, старую и слабую, всегда обижают молодые сильные собаки.
— Глупая, глупая, — говорил он, поглаживая рукой ее разодранные бока. — Зачем от Коравье уходила? Разве ты сильная? Тебе нельзя биться с молодыми собаками.
Собака подтянула принесенную требуху к Коравье и, присев на задние лапы, смотрела на него мутными, полинялыми глазами, тихонько повизгивая и постукивая по земле хвостом.
— Кто тебе говорил, что Коравье есть хочет? Коравье много ел сегодня: жена Пепеу хорошо кормила, — отказался Коравье от угощения и, трудно поднимаясь со шкуры, продолжал: — Надо идти смотреть, почему Еттувье громко кричит, что на воде делает.
Он проковылял через дорогу, обогнул домик сельсовета и увидел на воде лодку и Еттувье (кто знает, как он сумел развязаться!). Лодка качалась и кренилась с боку на бок, потому что качался стоявший в ней Еттувье. Он размахивал руками, притопывал ногами, хохотал и кричал на весь океан;
— Эй, Рыпель! Что, повез меня в милицию? Ха-ха-ха! Я твою милицию не боюсь, Барыгина не боюсь! Я своей жене не подчиняюсь! Никому не подчиняюсь!
Еттувье орал по-русски, и Коравье не понимал, о чем он кричит, но сразу догадался, что Еттувье пьян, потому и вышел в океан не на вельботе, не на моторке, а на лодке, в которую не рискнет сесть ни один зверобой.
Видя, что лодка вот-вот опрокинется, Коравье крикнул:
— Еттувье, иди назад! Зачем пьяный в океан ходишь?!
Ему казалось, он кричит громко, на самом же деле слабый, надтреснутый голос его потонул в шуме убывающей воды, не долетев до Еттувье.
— Иди назад! — снова строго сказал Коравье, напрягая голос и воображая, будто Еттувье слышит его. — Зачем хочешь, чтоб океан тебя забрал?
И вдруг случилось то, чего не предвидел Еттувье: лодка опрокинулась, и Еттувье полетел в воду, пронзительно и коротко вскрикнув. Коравье тоже испуганно вскрикнул и заспешил прочь, не решаясь оглянуться. Страх его был так велик, что он не помнил, как очутился во дворе клуба и откуда в его руках оказался ржавый стальной прут, похожий на кочергу…
А теперь Коравье сидел на высоком обрыве, откуда хорошо были видны тонущий Еттувье и суетившиеся у воды люди. Опрокинутую лодку уносило в океан. Она то погружалась — в воду, то выпрыгивала на поверхность, и вместе с нею то исчезала, то снова показывалась голова Еттувье. Когда голова показывалась, Еттувье что-то выкрикивал жалобным, захлебывающимся голосом. Коравье знал, что еще немного, и ледяная вода сведет судорогой руки Еттувье, руки сами собой отпустят лодку, и дух Келлы заберет Еттувье к себе.
Так было, когда океан забирал его старшего сына Олеля.
Коравье никогда не забудет ту ночь. Ветер нежданно пригнал к стойбищу большие голубые льдины, на которых крепко спали моржи. Целое стадо молодых откормленных моржей принес ветер голодным людям стойбища, и все мужчины бросились тогда к байдарам, заряжая на ходу винчестеры, а все женщины побежали в тундру за хворостом, чтобы поскорей разжечь жаркие костры и поскорей начать топить жир.
Олель был метким охотником, он первым уложил моржа и, взяв его на буксир, повернул свою байдару к берегу. Коравье ждал сына на берегу, готовясь помочь ему пришвартовать байдару и убитого моржа. Вдруг он заметил, как разбуженный выстрелами здоровенный морж грузно плюхнулся со льдины в воду и пошел наперерез байдаре Олеля. Коравье успел крикнуть сыну, чтоб тот бросил весла. Но было поздно. Морж скользнул под днище байдары и, тряхнув спиной, подбросил байдару в воздух. Олель вскрикнул так же пронзительно и коротко, как вскрикнул Еттувье, когда под ним опрокинулась лодка. И тогда сразу закричали все зверобои и в испуге бросились к берегу, со всей мочи налегая на весла. На берегу заголосили женщины, запричитал и забил в бубен прибежавший шаман. Но громче всех слышался голос тонущего Олеля. Цепляясь руками за рваные края льдины и захлебываясь, Олель жалобно просил духа Келлы не забирать его к себе. И все люди кричали и просили Келлы не забирать Олеля, но никто не решался приблизиться к воде, зная, что сердитый Келлы заберет и их вместе с Олелем…
Теперь Коравье молча смотрел, как тонет Еттувье, слышал крики людей внизу под обрывом и знал, что дух Келлы вот-вот заберет к себе Еттувье. Напрасно люди просят его не делать этого. Коравье тоже плакал и просил не забирать Олеля, но Келлы никогда не слушает людей.
Но Коравье ошибался. Он не знал, что люди, суетившиеся внизу под обрывом, ни о чем не просили Келлы. Люди под обрывом просто растерялись, а вместе с ними растерялся и Барыгин, когда сообразил, что ни один вельбот нельзя спустить на воду, потому что ни на одном нет ни весел, ни мотора — зверобои разнесли их по домам. Но все остальные поняли это позже. Сперва же мужчины бросились к опрокинутым вельботам и потащили их по гальке к воде, не подумав, зачем нужно спускать на воду сразу все вельботы, чтобы спасти одного Еттувье, и зачем спускать вельботы, если на них нет моторов.
Нутенеут металась по берегу.
— Еттувье тонет! — кричала она, заламывая руки. — Мой муж тонет!.. Почему стоите, почему не спасаете Еттувье?!
Старик Пепеу, прибежавший вместе со всеми, спохватился первым.
— Глупые люди! Как без мотора вельбот ходить будет?! — крикнул он. — Надо бежать мотор брать, весло брать!
Мужчины бросились к своим домам, словно для того, чтобы спасти Еттувье, нужен был не один руль-мотор и не две-три пары весел, а по меньшей мере десяток руль-моторов и пар двадцать весел.