И телом, и душой
Шрифт:
Он понял ее без слов. Всегда понимал. И ее боль чувствовал, и тоже страдал.
— Это… так не может продолжаться, — выдохнул он с отчаянием в голосе. — Как ты… — он вдруг запнулся, а потом, слегка касаясь ее локтя дрожащей рукой, с ужасом воскликнул: — Только не говори, что ты живешь так все эти годы! Умоляю тебя, скажи, что это не так!
Лена даже не взглянула в его сторону, лишь сильнее сжала похолодевшие пальцы.
— В это так трудно поверить? — с ироничной грустной усмешкой спросила она.
— Это невозможно! — заявил Андрей. — Ты не можешь… Черт, как он посмел
— Андрей… — пробормотала она. — Не нужно…
— И после этого ты все равно любишь его?! — изумленно вскричал он. — Любишь?!
— Я не могу его не любить, — проговорила Лена. — Это… стало сутью, смыслом моего существования. Как болезнь, как патология. Я не представляю себе жизнь без него. Если мне и стоило уходить, то тогда, девять лет назад. Но я не смогла. Я тогда слабее была… Боже, я и сейчас слаба! Я не могу его оставить и сейчас! И это самое страшное, понимаешь? — она готова была рассмеяться от горечи. — Ты думаешь, я не представляла себе этого, убежать, скрыться, спрятаться? Считаешь, за девять лет ни разу не думала о том, чтобы уйти? Думала. Но не смогла, — обреченно выдавила она из себя. — Боже, я его люблю. За что мне эта любовь?! За что эта одержимость? Иногда я проклинаю себя за нее!
— Лена… — он коснулся кончиками пальцев ее щеки.
— Я не знаю, почему так вышло. Честно, не знаю, — проговорила она в отчаянии. — Я не живу без него. И с ним тоже не живу. Я погибаю в любом случае. Но без него я погибну раньше, чем с ним.
Андрей наклонился к ней, стараясь уберечь ее, желая помочь ей и не зная, как это сделать.
— Ты винишь себя за что-то?… — прошептал он.
Лена опустила голову вниз и поджала губы.
— Это так? — настойчиво спросил Андрей и, не получив ответа, возмущенно воскликнул: — Но что такого ты ему сделала, черт возьми?! За что он так поступает с тобой?! Девять лет он…
— Самое страшное заключается в том, Андрей, — тихо, но уверенно перебила его Лена, — что я понимаю его. Девять лет! За эти годы я смогла узнать его так хорошо, что, кажется, пойму даже по движению бровей, о чем он думает. Я понимаю его. И не понимаю одновременно, — с горечью добавила она.
— Он… обижает тебя? — с яростью в голосе спросил Андрей.
— Нет! НЕТ!!! Он презирает насилие, и… Он никогда не обижал меня, — Лена запнулась. — Но делал мне больно, тем не менее. Опять парадокс. Но ведь причинить боль можно и не физически.
Андрей, чувствуя острую, как лезвие бритвы, необходимость успокоить и утешить ее, наклонился к Лене, прижал ее дрожащее тело к себе и стал укачивать, как ребенка.
А она не противилась, не оттолкнула его, не отодвинулась, она сжалась в комочек и доверчиво опустила голову ему на плечо, словно принимая эту нежность и ласку, эту помощь, которую он ей предложил.
— Как же так получилось, что ты вышла за него замуж? — бормотал Андрей ей в волосы. — Как же так получилось, девочка моя?…
А Лена, уткнувшись в крепкое мужское плечо лицом с повлажневшими щеками, закрыла глаза.
Как
Забыть, чтобы, перешагнув через него, научиться жить заново.
И осознать, что одной этого сделать будет все равно невозможно. Потому что обреченных на безумие было двое.
9 лет назад
Она знала, что это ее вина. Она всегда это знала и чувствовала. Тогда, намного острее, чем годы спустя.
Потом, анализируя и прокручивая в памяти моменты прошлой жизни, изменившие все навсегда, у Лены было время на то, чтобы все обдумать, решить, осознать, придумать нужное слово. Она знала теперь, когда нужно говорить, чтобы тебя услышали, когда нужно промолчать, потому что слова все равно упадут в пустоту. Теперь она понимала, что поступала неправильно, все ее отношения с Максимом были какими-то неправильными. И она чувствовала, что что-то сломалось, и не построить этого вновь.
Как же ей было не осознавать этого, когда в ней зрел ребенок, явное доказательство вины, когда с каждым днем она все явственнее ощущала последствия своей роковой ошибки, своего опрометчивого поступка, того последнего шага, который она сделала не навстречу Максиму, а от него. Шаг в бездну. Единственный, его хватило, чтобы раздавить ее.
Максим не обвинял ее, он и словом не обмолвился о том, что случившееся произошло именно из-за нее, из-за ее лжи. Она потом читала это во взглядах, в движениях, в интонациях, в звуке голоса, но никогда не слышала прямого обвинения. На протяжении долгих, мучительных лет, в течение которых они медленно умирали на алтаре всеобщих заблуждений и непонимания, он ни разу не обвинил ее в том, что это именно ее вина.
Он сказал об этом лишь раз. Всего лишь раз, но она запомнила слова того разговора на всю жизнь, как губка, впитывающая влагу, они засели в ее памяти, словно комок невыплаканных слез в горле. Она могла бы и сейчас дословно воспроизвести все, что он тогда говорил. И его слова, эти острые кинжалы, впивались в плоть, пронзая ее насквозь. И в них не было ни слова лжи, все они были истинны, но оттого острее осознание, оттого больнее и унизительнее было слышать их и признавать правоту.
Но она совершила ошибку, роковую, глупую, бездумную, разрушительную по своей силе ошибку.
В тот момент, когда сделала себя жертвой обстоятельств. Жертвой той вины, за которую должны были расплачиваться оба. Максим не ждал от нее этой жертвы, не требовал признания вины, он не просил ничем жертвовать, но она пошла на жертву добровольно. И невольно сделала его жертвой обстоятельств. В тот момент, когда он, как загнанный зверь, метался в клетке, которую называли семьей, не зная, почему все рушится прямо на глазах, куда идти дальше и ждет ли его что-то впереди, разве мог он благодарить ее за эту жертву?! Он мог лишь бессильно смотреть на то, как прежний мир ускользает сквозь пальцы.