И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно
Шрифт:
* * * (звёздочки 15)
В начале 1987 года у бабушки Лизы на Сапёрном переулке, 6 в квартире 36, коммуналке, произошло следующее: одни из её соседей съехали с квартиры, получив в порядке очереди квартиру, освободив комнату площадью 21 квадратный метр. И тогда в пятикомнатной коммуналке осталось два квартиросъёмщика: бабушка Лиза и еврейская семья Шер, состоящая из трёх человек. Бабушка Лиза занимала с давних времён одну комнату площадью 16,5 квадратных метров. А еврейская семья три, две из которых смежноизолированные, 18 и 9 квадратных метров, имели один выход в коридор и когда-то были одной большой комнатой в три окна. Так вот, пятая 21-метровая комната освободилась, и совместный ум моего отца и еврейской семьи придумал следующее: пойти в жилконтору и попросить списать эту большую жилую, но пустующую комнату, из жилого фонда и перевести её в категорию МОП (места общего пользования), так как в 137-метровой пятикомнатной квартире кухня была площадью всего 8 квадратных метров, что мало для большого количества людей-неродственников. На кухне стояли две газовые плиты и два кухонных стола. Так что, было
Как только эта операция по переводу комнаты в разряд нежилой была завершена, между еврейской семьёй Шер, занимавшей три комнаты, и нашей семьёй, имевшей трёхкомнатную смежно-изолированную квартиру площадью 62 квадратных метра, был совершён обмен жилплощадью. Евреи Шер были счастливы, оказавшись в отдельной квартире, мы тоже, благо, теперь мы заживём в центре города, съехавшись с бабушкой Лизой.
Но благополучно завершившемуся обмену с евреями Шер предшествовал период уговора отцом и мной моей матери. Она поначалу не соглашалась: её устраивала квартира на Стачек. Отец же уже тогда лелеял мечту в будущем, когда мы с сестрой вырастим, разменять и эту квартиру на Сапёрном, получив, наконец, свой отдельный угол, точнее, комнату, разведясь с матерью (нет, о разводе он, конечно, нам с матерью не говорил, но я уже был достаточно большой, чтобы понимать, чего хочет отец от матери и от новой квартиры). Отец в разговоре со мной убеждал меня в полезности обмена квартиры на Стачек на квартиру на Сапёрном аргументом, что в результате обмена я и сестра получим по отдельной комнате в новой квартире, и что пишущая машинка больше не будет стоять у меня в комнате. Честно говоря, к машинке я уже привык, и комната у меня на Стачек была. Но я хотел, чтобы отдельная комната появилась и у моей сестры. Я этого так хотел! А то однажды утром на Стачек я зашёл в большую комнату, чтобы что-то взять из шкафа-стенки, но я увидел то, что мне никак нельзя было видеть: сестра спала со съехавшим набок одеялом в задравшейся ночнушке, и я увидел её кровоточащий срам. Но точнее сказать не увидел, а заметил, потому что я сразу же отвернулся и пулей выбежал из большой комнаты. Вот поэтому-то я и желал сестре отдельной комнаты, чтобы больше не видеть её неприкрытого срама. Никогда! Вот поэтому я вторил отцу и уговаривал мать переехать на Сапёрный. Я считаю, что не будь моего "нажима" на мать (нет, открывшийся мне срам сестры я сохранил в тайне), отцу вряд ли удалось бы в одиночку убедить-уговорить мать переехать на Сапёрный, у него одного не хватило бы авторитета в глазах матери. Так что наш переезд на Сапёрный я считаю свое заслугой. Перед всей нашей семьёй, и перед Полиной в особенности. Но сестра тогда была ещё маленькой (перешла в восьмой класс) и не понимала этого. В дальнейшем о моей роли в нашем переезде я с сестрой не разговаривал, и она не знает всей интриги его.
* * * (Звёздочки 16)
Накануне переезда я успел сходить от школы на трудовую практику на Кировский завод. Кого-то из ребят поставили за станки, мне же не повезло. Моя работа в цеху заключалась в следующем. Выколачивать-выбивать крепёжные штифты из сегментов от дискообразной пилы, когда зубья сегментов затупятся. Было очень шумно, когда я кувалдой бил по пробойнику. Мне не хватало сил выбить штифт одним ударом, и двумя, и тремя. Тупому мастеру было не понять, что у меня ещё нет силы здорового взрослого мужчины, и он меня пристыжал, этот тупой мастер. Спустя неделю тупой, почти безрезультатной работы меня перевели в мастерскую на этом же заводе, где я должен был полировать плитки Иоганнеса до зеркального блеска. В мастерской трудились женщины, и вовсю пахло бензином. В общем, хотя я и заработал на заводе около сорока рублей, мне работать на заводе не понравилось.
А ещё каждое лето я, когда подрос, выезжал с кем-нибудь из родителей на прополку грядок в подшефный совхоз "Фёдоровский". Для родителей это была обязаловка. Поскольку они в ВИТРе работали вместе, то и в совхоз они должны были ездить вместе. Но на практике в совхоз ездил только кто-то один из моих родителей, а я ездил за другого из них. То есть я ездил с отцом за маму, а с мамой за отца. Ох уж эти бесконечные грядки до самого горизонта! А из какого-то сельского домика сбоку от поля доносился "Modern Talking": всего пара песен, наверное, записанных с телевизора, с передачи "Утренняя почта", всё громыхали и громыхали после перемотки магнитофонной ленты назад. Интересно отметить, что инструмент под названием тяпка совхозом не выдавался, а надо было иметь свою. Так вот, электричка, в которой мы ездили в совхоз до Павловска, была заполнена сплошь такими же шефами с тяпками, торчащими из сумок.
* * * (Звёздочки 17)
В конце июня 1987 года мы переехали на Сапёрный переулок, 6 в квартиру 36, съехались, таким образом, с бабушкой Лизой. Первую ночь проживания на новом месте я запомнил. Прежние жильцы Шер поснимали повсюду в квартире с окон сетки от комаров, так что от комариных укусов и постоянного писка над ушами сна ни у кого из нашей семьи в эту ночь не было, ведь средств от комаров типа одеколона "Гвоздика" у нас не имелось в наличии, так как на Стачек комаров не было. И первым приобретением на новой квартире была марля (сетки были в дефиците и были приобретены не сразу).
Лучшая комната, светлая, площадью 16,5 квадратных метров, с альковом (это типа ниши для постановки кровати) была отдана Полине. Я разместился в описанной 21квадратно-метровой комнате, то есть мы, как отдельная семья в отдельной квартире, не стали использовать её по её новому назначению, то есть как МОП. Ведь она комната как комната. Большая. И тоже с альковом. Эти две комнаты выходят в светлый двор, как и большая ванная с окном и кухня. Квартира на Сапёрном была коридорной системы, то есть двери налево и направо в комнаты. Так вот, по другую сторону коридора была комната бабушки Лизы, такая же, как и у Полины, то есть в два окна, 16,5 квадратных метров площадью и с альковом. В альковах всех трёх комнат кроме диванов-кроватей могли уместиться и шкафы. У бабушки Лизы, например, в алькове стоял "ждановский" трёхстворчатый шкаф. У Полины - двухстворчатый, а у меня в алькове - тумбочка для белья и книжная полка над ней. Но на этой полке книг стояло мало. Основное её пространство занимали пластмассовые солдатики и ёлочки от железной дороги. Четвёртая дверь с коридора на той же стороне, что и комната бабушки Лизы, ведёт в две смежные комнаты: так называемую гостиную, площадью 18 квадратных метров, и дальнюю, то есть родительскую спальню, площадью 9 квадратных метров. В этой спальне кроме полутораспальной тахты, трёхстворчатого шкафа, трельяжа стоял стол с пишущей машинкой матери. И стул перед столом. В гостиной диван, что стоял раньше на Стачек, и на котором раньше спала Полина. И мебельная стенка. И тумбочка с телевизором между двумя окнами. Полина теперь спала на широком диване, который был отдан ей бабушкой Лизой. Я спал, как и раньше, на узкой тахте. А в коридоре с коммунальных времён осталась стоять нижняя часть от буфета тёмного дерева. На ней стоял телефон. О телефонах. Отец откуда-то приносил неновые аппараты и устанавливал их во всех комнатах кроме бабушки Лизы, и на кухне на холодильнике. Придёт время, и у меня в комнате будет стоять два телефонных аппарата: один на "злом" секретере, другой будет крепиться в алькове на стену. Но звонки у всех телефонов, кроме коридорного, будут отключены. Лишь когда мать печатала на машинке, то она включала звонок у своего аппарата в спальне. Обстановку комнаты бабушки Лизы не описываю, скажу лишь в двух словах: она была меблированной.
Окна трёх комнат: гостиной, спальни и бабушки Лизы выходили в тёмный дворик на глухую стену противоположного дома на расстоянии менее десяти метров. Мы жили на третьем этаже, а эта стена возвышалась до уровня четвёртого, так что в окна была видна лишь полоска неба, и то, если подойти к самому окну и посмотреть вверх, то есть эти комнаты были тёмными. Зато было тихо в этих трёх комнатах и прохладно летом. Чего не скажешь про главный дворик. Он, как и дальний, был голым заасфальтированным. И у детворы со всего Сапёрного он пользовался популярностью для детских коллективных игр. Так что он был шумным. Но не от машин, а от голосов и смеха детворы. Машины во двор не заезжали. Из-за того, что ворота во двор были с поворотом. А мусорные баки стояли под вторыми воротами, ведущими в описанный выше глухой дворик с мрачной стеной без единого окна напротив. А коридор в квартире делал поворот на 90 градусов и состоял, таким образом, из двух длинных прямых участков, каждый из которых смотрелся самостоятельно. А ещё была прихожая, отделённая коридора дверью. Вот в такую квартиру мы переехали. А находилась она в семи-десяти минутах ходьбы (смотря как идти) от станции метро "Чернышевская". Сапёрный переулок пересекает улицу Восстания и упирается концами в улицы Маяковского и Радищева. Так что он параллелен улицам Салтыкова-Щедрина и Некрасова и находится между ними. Дом 6 близок к улице Маяковского. Переехав на Сапёрный, мы с Майрой почти перестали гулять, приучив её ходить в туалет в ванную комнату по команде, которую собака с удовольствием выполняла (дважды просить-командовать не приходилось). Повторяю: команду приводить не буду.
С бабушкой Лизой мы не стали вести общее кухонное хозяйство, так что она как жила в своей комнате в коммуналке, так и продолжила жить также в новоиспечённой отдельной квартире. Она продолжала выходить из своей комнаты только в места общего пользования, а в наши комнаты она не совалась.
* * * (Звёздочки 18)
В сентябре 1987 года мы с сестрой перешли в близлежащую школу 203. Я - в 10-ый, а сестра - в 8-ой классы. Для меня это была уже четвёртая по счёту школа. Для сестры - третья.
Первого сентября после одного урока, так называемого "урока мира", мой новый класс и я вместе с ним поехали в Павловск. В Павловский парк. Гулять. Был откуда-то взят профессиональный экскурсовод по Павловскому парку. Но мы его не особо слушали. Мои новые одноклассники после летней разлуки живо беседовали друг с другом, делясь своими впечатлениями от прошедшего лета. Новеньким в классе был не я один, так что я не оказался одиночкой в разбившемся на группы классе. Кроме меня новеньким был Вадик Соколов. Мы с ним и общались. В основном. Но талант нашего сопровождающего-экскурсовода был велик, так что ему удавалось всё-таки временами привлечь наше внимание к местам, которыми мы проходили. И мы все вместе оценивали красоту окружающей нас природы. Эта милая экскурсия запала мне в душу на всю жизнь.
В 10-ом классе у меня, естественно, был и урок французского языка. Так вот, "Окунь" (так называли учителя-француза Леонида Исааковича за его выпученные глаза) был философом. И как философ, он на своих уроках меня игнорировал, поняв, что по французскому я абсолютный ноль, и ставил мне автоматом пятёрки, так что я мог не тратить зря время на изучение с нуля французского языка, и "Окунь" не тратил на уроках своё время на меня, сосредоточившись на обучении остальных учеников класса, бывших ему родными, то есть таких, кто обучался у него в классе французскому языку много лет. Забегая вперёд скажу, что и на выпускном экзамене по французскому языку "Окунь" подозвал меня отвечать именно ему, так что имея ноль знаний по французскому, я получил пятёрку в аттестате!