И в сердце нож
Шрифт:
— Ты не заметил, сильно он ушибся? — спросил Могильщик.
— Нет, я решил, что он разбился насмерть, — сказал Утюг. — Ну и удрал от греха подальше. Я ведь не такая шишка, как Перри. Полиция запросто могла сказать, что это, мол, я вытолкнул его из окна, доказывай им потом…
— Ты меня огорчаешь, парень, — сказал без тени улыбки Могильщик. — Полицейские не такие мерзавцы.
— Мы бы с удовольствием отпустили тебя с твоим цыпленком домой, — сказал Гробовщик, — но штука в том, что сегодня утром зарезали Вэлентайна Хейнса, и мы вынуждены задержать тебя как главного
— Понятно, — смиренно сказал Утюг. — Этого-то я и боялся.
Глава 14
В четверть одиннадцатого вечера Гробовщик и Могильщик решили навестить Чарли Чинка.
Но сперва им пришлось посостязаться в беге наперегонки с молодым человеком, продававшим кошек за кроликов. Старушка покупательница посмотрела на лапку, заподозрила неладное и обратилась в полицию.
Потом им пришлось допрашивать двух пожилых школьных учительниц с Юга. Они приехали на летние курсы в Нью-Йоркский университет, остановились в отеле «Тереза» и отдали свои деньги человеку, представившемуся местным детективом и вызвавшемуся положить их сбережения в сейф.
Они оставили машину у бара на углу 146-й улицы и Сент-Николас-авеню.
Окно комнаты Чинка на четвертом этаже выходило на Сент-Николас-авеню. Он выбрал для комнаты черно-желтую гамму и обставил ее в ультрасовременном стиле. Ковер был черным, стулья желтыми, тахта покрыта желтым покрывалом, комбайн — телевизор плюс радиола — был черным снаружи и желтым изнутри. Шторы были полосатые, черно-желтые, а комод и туалетный столик черными. У проигрывателя лежала стопка пластинок — джазовая классика. Проигрыватель работал: Кути Уильямс исполнял соло на трубе в «Садись на поезд» Дюка Эллингтона. На подоконнике открытого окна вовсю крутился большой вентилятор, втягивая в комнату выхлопные газы, пыль, жаркий воздух, а также громкие голоса проституток и пьяных, толпившихся перед баром внизу.
Чинк стоял у окна в свете настольной лампы. Его лоснящееся желтое тело было совсем обнажено, если не считать голубых боксерских трусов. Из-под трусов виднелся край большого красно-лилового шрама — след ожога кислотой.
Куколка стояла в центре комнаты и отрабатывала танцевальные па. На ней не было ничего, кроме черного лифчика, черных нейлоновых новых трусиков и красных туфель на высоком каблуке. Она стояла спиной к окну, глядела на свое отражение в зеркале на туалетном столике. Она там отражалась как раз до начала ляжек и на фоне тарелок с остатками обеда, принесенного из ресторана на первом этаже — фасоль и тушеные потроха, — выглядела так, словно ее тоже подали к столу в виде кушанья — только без ног. Под просвечивающими трусиками на ягодицах отчетливо виднелись три шрама.
Чинк рассеянно смотрел на ее покачивающиеся ягодицы и говорил:
— Не могу этого понять. Если Вэл и правда думал получить от Джонни десять тысяч и не вешал тебе на уши лапшу…
— Что с тобой? — вспылила Куколка. — По-твоему, я уже не в состоянии понять, когда мне говорят правду, а когда нет?
Чуть раньше она рассказала Чинку о своем разговоре с Джонни, и теперь они прикидывали, как бы лучше на него надавить.
— Сядешь
Он замолчал и посмотрел на дверь. Куколка застыла на месте, не доделав пируэт.
Дверь тихо открылась, и в комнату вошел Могильщик. Пока Чинк и Куколка стояли и дивились, он подошел к окну и опустил жалюзи. Тут же в комнату вошел и Гробовщик, прикрыл дверь и оперся о нее.
Могильщик примостился на столике у окна, там, где стояла лампа.
— Продолжай, друг, — сказал он. — Так что ты там говорил?..
— Почему вы вламываетесь ко мне без спроса? — взъярился Чинк. Его желтое лицо потемнело от злости.
Вентилятор бился о жалюзи и страшно шумел. Могильщик протянул руку и выключил его.
— Что ты сказал, парень? — спросил он. — Я не расслышал.
— Он недоволен, что мы не постучались, — пояснил Гробовщик.
Могильщик развел руками.
— Твоя хозяйка сказала, что у тебя гостья, но мы решили, что в такую жарищу вы вряд ли будете заниматься чем-то этаким…
— Послушайте, легавые, — завопил Чинке перекошенным от ярости лицом, — вы переступили мой порог без спросу, а это все равно, как если бы вломились ко мне грабители. Я имею право вынуть пистолет и продырявить вам головы.
— Не очень разумное желание для человека, которого первым обнаружили на месте убийства, — сказал Могильщик.
Гробовщик подошел к комоду, выдвинул верхний ящик и, порывшись под стопкой носовых платков, извлек «смит-вессон» 38-го калибра.
— У меня есть на него разрешение! — запальчиво выкрикнул Чинк.
— А то как же — твои белые дружки в клубе, где ты поишь их виски, охотно оказали тебе такую услугу.
— Да, а теперь я попрошу их заняться вами, черномазые легавые.
Гробовщик положил «смит-вессон» обратно и начал было: «Послушай, сволочь», — но Могильщик его перебил:
— Ладно, Эд, не надо так сердиться. Ведь эти двое не какие-нибудь черные негритосы, как мы с тобой.
Но Гробовщик уже так разозлился, что не воспринял шутку. Он продолжал кричать Чинку:
— Ты выпущен под залог, но ты главный свидетель. Мы тебя можем упрятать в любой момент обратно за решетку. Мы пошли тебе навстречу, а за это ты нагло врешь. Не хочешь говорить здесь, так поговоришь у нас в «Стукачином гнезде».
— Значит, если я протестую против вашего хамства здесь, в моей комнате, вы можете отвести меня в участок и хамить там совершенно безнаказанно, — злобно проговорил Чинк. — Да после этого ты и есть чудовище Франкенштейна, которому на людей начхать.
Обожженное кислотой лицо Гробовщика исказила гримаса ярости. Не успел Чинк закрыть рот, как он сделал два шага в его сторону и врезал ему так, что тот полетел на тахту. Гробовщик двинулся к тахте, чтобы отлупить его револьвером, но Могильщик схватил его за руку.
— Это я, Могильщик, — сказал он примирительным голосом. — Не надо калечить парня. Послушай меня, Эд.
Потихоньку лицо Гробовщика обмякло, желание калечить и убивать оставило его.
— Он дерьмо и подонок, — продолжал Могильщик, — но не надо его убивать.