И вот наступило потом…
Шрифт:
Были ли у меня иллюзии? Конечно, были. Но это — не вера в построенный к 1980 году коммунизм, обещанный Н. С. Хрущевым. Была надежда «на оттепель», но она закончилась «застоем» и маразмом власти. Была надежда на обновление кинематографа, на демократические преобразования, заявленные на историческом 5-м съезде Союза кинематографистов, но все закончилось выстроенной вертикалью Н. С. Михалкова. Была надежда на перестройку, на наше вхождение в цивилизованную Европу, но мы с годами откатились в Азию, в Северную Корею. Разочарования
Рецепт один: уйти в работу, закрыть дверь моей студии и жить только этим. Но это, к сожалению, не всегда получается.
Я вспомнил одну историю, связанную с иллюзиями. Когда я ушел из театра, то, естественно, лишился комнаты в театральном общежитии. Снял комнату неподалеку от станции метро «Красносельская». У меня было два соседа: директор кафе, который принципиально снимал комнату, а не строил себе отдельную квартиру. Причина была очень проста: если он будет иметь свою квартиру, то на нее тут же позарится какая-то очередная жена. А так нет квартиры — нет проблемы. Второй сосед была Галя — горничная из гостиницы «Россия». Галя вела очень здоровый образ жизни: иногда по утрам она, уходя, говорила:
— Если будут звонить, я ушла моржеваться.
То есть, плавать в проруби. Ей было сорок восемь лет. Она и выглядела на сорок восемь лет.
Однажды я пришел домой, заглянул в ванную и оторопел. Абсолютно лысый мужик в юбке стирал белье на стиральной доске. «Мужик» увидел меня и быстрым движением нахлобучил на голову парик и оказался Галей. Парик я потом рассмотрел повнимательней. При Галиной бедности он был из ниток. Оказывается, она облысела в 18 лет. Из-за какого-то трагического события. Человек она была простой и добрый. Это, наверное, и привлекло столяра Лешу, который стал захаживать к нам. Вернее, к ней.
Выпивали они скромно, судя по пустым бутылкам после свиданий. Потом запирались в ее комнате, ставили пластинки со старыми песнями и предавались любви.
Леша мне сразу понравился. Улыбчивый, открытый. На левой руке не хватало двух пальцев. Отхватил по столярному делу. Однажды, когда у меня в гостях был Володя Меньшов, зашла Галя. Смущаясь, повела разговор о том, что вот Леша предложил ей выйти за него замуж, а она в сомнении. Это при том, что Леша был на четыре года моложе ее. Я спросил о причине сомнений.
— Ну как же? Он же урод, — ответила лысая невеста.
— У него двух пальцев нет.
— Но все остальное есть? — закричали хором мы с Володей.
— Есть, — потупилась Галя. И добавила: — Я ему сказала, что пойду за него при условии, если вы с Володей будете свидетелями…
— Да ради Бога! — заорали мы, поддерживая мужской профсоюз.
— Но это еще не все, — продолжала капризная невеста.
— Чего еще?
— Я хочу, чтобы на свадьбе были мои любимые актеры: Нонна Мордюкова и Леонид Куравлев.
Володя Меньшов взял это на себя.
И вот наступил день свадьбы. Из Галиной комнаты торчал длинный стол и скамейки, которые принесли со двора. Из подмосковного села прибыли родственники с трехлитровыми банками мутного самогона. Мы с Володей были свидетелями на регистрации в ЗАГСе. Подъехали Н. Мордюкова и Л. Куравлев, откликнувшиеся на просьбу простых советских зрителей. И свадьба понеслась. Галя была в том же нитяном парике, но зато на нем громоздилась фата. А беспалый Леша была просто счастлив. Он первый раз в жизни женился — и так удачно! К кому бы на свадьбу приехали артисты?! Да какие!
Угомонились под утро.
Прошло несколько дней. Я пришел домой. И мне показалось, что кто-то на кухне поет. Я заглянул на кухню. Леша на кухонном столе гладил и пел. Пел популярную песню М. Фрадкина «Березы». Мелодию Леша врал безбожно, но текст доносил. Опустив голову, он пропел:
— Я трогаю…
Потом остановил движение утюга, мечтательно завел глаза к потолку и тоненько продолжил:
— …русые косы…
Остановился, глубоко вздохнул и продолжил глажку.
— Ловлю твой задумчивый взгляд…
Не знаю, что было дальше в их семейной жизни, но иллюзии относительно русых кос в то утро у Леши кончились разочарованием.
Однажды к нам домой заехал сын, чтобы мы с женой разделили его радость — приобретение щенка. Порода называлась просто: вест хайленд уайт-терьер. Щенок был белоснежно-белый с тремя черными точками носа и двух глаз и хвостом-сабелькой. Он, вернее, она радостно обнюхивала квартиру, а мы думали, как назвать собаку. И вдруг сын позвал ее:
— Чуча! Чуча!
Собака выскочила на зов и радостно завиляла хвостом.
— Все, — сказал сын — будет Чуча!
Я тогда не предположил легкомысленности этого решения. Через какое-то время сыну нужно было отъехать куда-то, и собаку привезли к нам. Мне было предписано гулять с ней утром и вечером. Это было бы несложно, если не одно «но». Она была охотничья собака, поэтому все, что из-за негодности лежало на асфальте, становилось предметом ее обнюхивания и — не дай Бог! — съедания.
По этой причине я, гуляя с ней, периодически грозно кричал:
— Чуча! Фу! Чуча! Фу!
Но инстинкт был сильнее моих окриков, и все начиналось сначала. Однажды, гуляя с собакой, я в очередной раз зашелся окриками «Чуча! Фу», как вдруг шедшая навстречу женщина, улыбаясь мне, доверительно сказала: «Ну, прямо, как в Вашем фильме!» С одной стороны приятно. Знают меня, знают фильм. А с другой стороны она же не знает, что это — не моя собака. Получается, что честолюбивый режиссер дал собаке такое имя, бегает с ней по улицам, выкрикивает название своего фильма, чтобы обратить на себя внимание. Трудно представить, что С. Эйзенштейн назвал бы собаку «Броненосец Потемкин».