И всё, что будет после…
Шрифт:
Какое-то мгновение Георгий Сергеевич приходил в себя. Каким-то еще не понимающим взглядом посмотрел на странный, тянущийся к озеру бугор за жёлто-синим шатром, на озеро там внизу, соблазнительно поблескивавшее в солнечных бликах. Кинул взгляд за бугор: на лагерь и на палатки и, как свойственно всякому молодому человеку после хотя и недолгого, но утомительного сидения в машине – потянулся сладко и с удовольствием. Потягивался он недолго и, сделав несколько энергичных движений, как свойственно всякому вдвойне энергичному человеку, каким и был по натуре Жора, – сразу же пришел в форму. И вдруг он посмотрел себе под ноги на траву… и увидел, чёрт побери, какая она тут сочная и зелёная. Никогда не бывает такой на выжженной солнцем южной земле! И вдруг ему вспомнилось – где-то читал… Что лев – самое сильное и энергичное из животных – большую часть своей жизни проводит в сонном и лениво-расслабленном состоянии. Захотелось лечь на этот высшей марки английский газон, какого не сыщешь ни в каком парке, а если
Но потерпевший меж тем накрывал стол к завтраку, и это обязывало. Накрывал белоснежной скатертью раскладной столик под сосной. Хлопал дверцами, вытаскивал из багажника банки с яркими импортными этикетками, сверточки и заначки. Ряд вспотевших пивных бутылок выстроился на втором раскладном столике в тени сосны. Два оранжевых полосатых шезлонга принесены были откуда-то хлопотливым хозяином… И Жора вдруг посмотрел на него совсем другими глазами. Не такие уж дураки эти отставные лётчики-рыболовы и нервные профессора, так беспокоящиеся за своё здесь пребывание (о чем тонко ему намекнули, и подмигнули, и многозначительно пообещали…), пребывание – зависевшее с этой минуты не столько от председателя в Вереньках, сколько от него, Жоры!.. Даже вспыхнувшая было идея погреть здесь руки – уже не грела… И, о чудо! Самая голубая мечта – предполагаемая дача в Аркадии и ожидаемые от нее доходы – больше не привлекали! Сидевшая в мозгу картинка – своё персиковое дерево и дыни на растрескавшейся, жаждущей воды земле – казалась бледной и жалкой, деревце – каким-то хилым, а дыньки – маленькими и бурыми, с завявшими листьями в лебеде. Не казалось это всё голубой мечтой…
И вдруг еще что-то произошло в сознании Жоры Лихачева. Он так и застыл, глядя на озеро. То ли солнечный блик, отразившейся от воды, то ли некий луч с высоты ослепил его на секунду – яркий свет вдруг проник через зрение в особый загадочный уголок мозга и что-то там совершил… Ему вдруг представилось удивительное видение – золотой, сияющий в небе фонтан золотого света. Бивший вот тут когда-то – словно сейчас. Золотые брызги падают на траву и впитываются этой землёй, этой зеленью, этим миром. Что за дьявольщина!? Но, чёрт! Лайнер ли, вдруг блеснувший там, в высоте, произвел этот эффект – что-то острое паутинкою вдруг скользнуло в левый глаз и вспыхнуло… Действительно вспыхнуло, как электрический разряд! «Вот, вот… это и есть жизнь, – подумал Жора. – Хоть месяц в году, хоть раз в жизни – на такой вот траве, у озера, глядя на этот лес…»
Но не только это вспыхнуло в мозгу у Жоры. Нашло какое-то озарение – он увидел вдруг невероятные события и всю будущую свою жизнь как в каком-то калейдоскопе. Как вернется к себе в Одессу, обзаведется семьей и на деньги тещи купит себе «запорожец» и отечественную палатку седьмой модели. Найдет работу, чтобы отпуск летом, и будет мечтать о том, чтобы на весь месяц приезжать сюда, на это озеро… Но не сбудется это ни тогда, ни еще через год и два, а только в неведомые времена… Он переживет кучу жён и тёщ! Что за ерунда? «Вечный жид! Вечный жид!» – что-то ёкнуло в голове, как вражий голос в радиоприемнике, и раздался гнусавый смех… Жора тряханул головой, и увидал, наконец, это далекое будущее. Неимоверно далекое. И непонятно, в какой реальности. Как всё-таки приедет сюда, потому что ему будет разрешено… Хоть будет это не скоро, через уйму лет, но всё сбудется – как в каком-то обратно прокрученном кинофильме промелькнуло в памяти Жоры, именно в памяти, будто он всё это пережил. Вон там, на краю лагеря под березой будет стоять его палатка рядом с профессорским «опелем»… Даже нет, он такой модели не знал. И будут всё знакомые лица, потому что им будет разрешено… И даже будто бы наоборот… И какое-то оцепление, войска, охрана. А почему это будет особым районом и заповедником, того Жора сейчас не знал и понять не мог… Только был уверен, что всё сбудется и всю его долгую жизнь какая-то сила будет тянуть сюда, как притягивает на этот кусочек земли всех, кто хотя бы миг побывал здесь. Нет, притягивать не всех. Таких, как Жора, но не таких, как этот лётчик-истребитель. Почему? Он не знал, в чём разница, только понимал: не всех пустят. Многие будут званы, да немногие призваны… И всё потому… Необратимый спонтаногенез… Дупликация. Сверхразум. Что-то ещё стучалось из глубины памяти, увиденное словно в перевернутый, всё уменьшающий глаз бинокля… И – что за сила, скрытая в этом
«Мать, честная! Галлюцинации!» Никогда не было их у Жоры… Самое время выпить, – подумал бы на месте Жоры кто-то другой, но сам Жора так никогда не думал… Он вечно страдал и мучился, если пить приходилось.
А между тем раскладной столик переставлен был в тень сосны – передвинувшуюся согласно движению солнца в небе. Так надолго застыл в раздумьях привезённый из города сотрудник милиции. «Уснул он там, стоя, что ли?» – подумала тем временем Шурочка, глядя из-за бугра. Радивый же хозяин не рискнул вывести гостя из нашедшей вдруг на того задумчивости, он принял это за добрый знак. «Осматривает место происшествия!» – решил Олег Николаич.
На крахмальной скатерти появился копчёный угорь и нарезанный ломтями окорок с прожилками белоснежного сала, приобретенные у хозяйки Фани; ещё не засохший минский хлеб; крестьянское самодельное масло, раздобытое в Шабанах; срочно сваренная Машей бульба и даже та самая сковородка с золотистыми хрустящими окунями, выхваченная с пылу-жару из-под носа у Шурочки – девочка и глазом моргнуть не успела. Олег Николаич только мрачно взглянул на неё из-под кустистых бровей: «Мол, так надо». Наконец, на столе появился дымящийся котелок с ароматной ухой из щуки и двойняшка распитой вчера вечером у костра «Зубровки». Мы, впрочем, не можем с уверенностью сказать, что было в самой посуде. Может быть, квас, который Олег Николаевич всюду возил с собой и сам делал из концентрата, а может быть, молоко из-под Фаниной Буренки или ещё что-нибудь, раздобытое по случаю в деревне… Жора радостно встрепенулся, потянул носом, и гость с хозяином сели завтракать. Хотя время, по меркам Жоры, шло к обеду…
Как раз к этому времени Шурочка с Василием Исаичем кончили свой немудреный завтрак, ограничившись кофе с чаем и бутербродами. Сан Саныч вообще не покидал наблюдательный пункт на берегу, всё равно позже предстояло кормить Фиму с Додиком – его оболтусы-сыновья захотели ещё поспать.
О чём шла речь за трапезой под сосной, Шурочка могла только догадываться, поглядывая за бугор на цыпочках со своего поста: заранее варила на примусе борщ к обеду. На втором «шмеле», тоже поставленном на высокий, сколоченный из досок стол, вскипало вечно скисавшее раньше времени молоко. Кофе по-варшавски – таков был заведенный раз навсегда закон в лагере Василия Исаича и профессора. Что бы ни пили у неприятеля «за бугром», здесь же и в первый, и во второй завтрак, помимо чая, предпочитали этот напиток.
Меж тем «за бугром» разливалось что-то из упомянутой выше посуды с нарисованным на этикетке зубром, мелькал половник над котелком с ухой, и по тому, как всё шире и шире разводил руки Олег Николаевич в известном жесте всех хвастающих рыболовов-любителей, Шурочка поняла, что речь идёт о размерах добываемой щуки.
Потом был во всеуслышание призван Вадик. Олег Николаич в позе убитого горем Тараса Бульбы отвернулся от сына и стал бить себя в грудь. И по тому, как встречен был приблизившийся Вадик укоряющими кивками, полными отеческой печали, и по тому, как ему обличающим жестом ткнули пальцем в грудь, после чего Вадик пожал плечами и ушёл к Леночке в палатку, Шурочка поняла, что речь шла о приключениях на Чудском озере в прошлом году и повторен был вчерашний рассказ о не проявленном Вадиком героизме в ту самую роковую грозу, когда кончился бензин в моторке, а ветер с берега дул целые сутки. И обличен был Вадик в нежелании своём жертвовать жизнью в волнах Чудского озера, а далее, видимо, был повторён также знакомый уже рассказ о непередаваемом героизме самого бывшего лётчика-истребителя, что подтверждалось бурной жестикуляцией, передававшей отчаянную борьбу с водной стихией.
В этот момент молоко под носом у Шурочки начало убегать, и она, прикрутив «шмеля», поспешила с кастрюлькой в руках к заждавшимся её мужчинам.
Уныло выглядевший Сан Саныч, решив, что трапеза «за бугром» грозит затянуться на часы, решил-таки наконец позавтракать. Встали и его дети. Толстенький Додик, сидя за столом, лениво протирал глаза и мученически дожевывал бутерброд. С осени ему предстояло штурмовать седьмой класс средней школы. Студент-второкурсник Фима, недовольный исчезновением шезлонгов, так же, как брат, сидел на сосновом чурбаке, но его худая долговязая фигура никак не могла приспособиться к низкому и твердому сидению, и поэтому в его лице помимо вечной снисходительной меланхолии отражалось раздражение. Он нервно пощипывал наметившийся пушок над верхней губой и постукивал ложечкой о стакан в ожидании кофе.
– А где рыба? – спросил Фима, когда Шурочка разлила молоко по кружкам. – Опять сожрали коты? Зря мы только чистили её вчера…
Шурочка закрыла банку с растворимым кофе и ничего не ответила. Она знала, что Фима терпеть не может сыр с тмином, но больше ничего на бутерброды нет: пора было ехать за продуктами в Литву. Она посмотрела на дедушку, который всё ещё копался в моторе своей старой заслуженной «победы».
– Новой наловим, – сказал Сан Саныч. – Надо было угостить местную власть.