И все-таки это судьба (сборник)

Райт Лариса

Дина вошла в зал и обратилась к аудитории:

– Уважаемые родители… – Сколько народа! Всегда казалось, что это чудовищно мало, если учитывать количество учеников школы. Ну, конечно, на собрания приходило всегда не больше трети мамочек. Родители первоклассников всем составом, второклассников тоже много, а дальше – по три-четыре самых сознательных. Но сегодня полупустой зал кажется полным. Потому что она не может найти этого мужчину, не видит его среди стольких внимательных лиц, очков, шуршащих платьев и щелкающих замками сумок. Дина щурилась. Зрение начинало подводить, но времени сходить к врачу не было. Да и не хотелось идти. Очки ей, конечно, выпишут, только что она сможет купить? Страшную оправу с толстыми стеклами, за которыми ее и без того небольшие глаза превратятся в узенькие

щелочки? К тому же минус совсем маленький, в обычной жизни практически не мешает. Машину она не водит, телевизор почти не смотрит, даже троллейбус, на котором ездит на работу, всего один – не надо заранее разглядывать номер. А к нотам Дина всегда близко сидит – видит хорошо. Вот когда начнет на диезы с бемолями щуриться, тогда и пойдет к окулисту. А пока… пока разглядеть бы мужчину. Вон тот в предпоследнем ряду? Вроде очки тоже и костюм. Нет, рубашка бордовая, а у того голубая была. Боже, какой смех! О чем она только думает?! – Мы очень рады, что вы нашли время откликнуться на наше приглашение… – А, вот же, справа, в третьем ряду, совсем близко. Ага, так близко, что очевидно: это не он. И очков нет, и даже губы пухлые она видит. Куда же подевался? Может, передумал? Что ему здесь время терять? Понятно ведь, человек без дела не сидит. Не специально же он так вырядился, чтобы в школу сходить. – Позвольте начать собрание с концерта наших лучших учеников. – Ну наконец-то! Вот же он, посередине, в пятом. Она все по залу глазами шарит, щурится, а он прямо под носом, смотрит на нее без стеснения, даже разглядывает. Естественно, надо оценить, кого к ребенку приглашаешь. Хотя что тут оценить-то можно? Разве только брошь или шарфик. Дина почувствовала, как щеки снова заливаются краской. Она отошла от микрофона и села. Села не как обычно спиной к залу, а сбоку, чтобы видеть его лицо. Сейчас бы очки не помешали, но кто знал, что так выйдет. Обычно Дина на концертах закрывала глаза. Даже об ударнике и первой скрипке мечтала вслепую. Зачем видеть недостатки, когда можно грезить о сплошных достоинствах? А сейчас, против обыкновения, ей хотелось видеть все. Впервые в жизни она не слышала музыки, впервые в жизни смотрела не на сцену, а в зрительный зал.

Зачем он соврал? Ведь с первого взгляда понятно, что его совершенно не волнует этюд Черни, который так удачно исполняет Ульяна Бойченко. И ребенок на сцене этого человека не умиляет. На лице скука и нетерпение. С трудом дожидается окончания номера, клеит фальшивую улыбку, медленно сводит ладони в неискренних аплодисментах. Может быть, ему душно – зал слишком маленький, воздух всегда спертый. Или стул неудобный. Да-да, сиденья твердые, спинки жесткие. Дина знает, что в такой ситуации тяжело сосредоточиться на прекрасном. Бывало, что она уходила с концерта расстроенная только потому, что откидной стул, на который с трудом удалось достать билет, оказывался чересчур неудобным. Музыка требует отрешения и единения с нею. А какое может быть отрешение, если там давит, а здесь трет. Или, может, у него другие проблемы? Приспичило человеку, а интеллигентность не позволяет встать и выйти из зала – неуважение все-таки к артисту. Тем более дети выступают, они особо чувствительны, ранимы и восприимчивы.

Этюд закончился, Дина встала, чтобы объявить следующий номер. Незнакомец продолжал сидеть на своем месте с самым скучающим видом. Было очевидно – ничто его не беспокоит. И желание одолевает лишь одно – услышать от Дины «Спасибо за внимание». С тем же выражением на лице он прослушал Чайковского и Гайдна, а к началу Вивальди уже спал, развалившись на неудобном стуле так, словно это было самое удобное и мягкое кресло в мире. Спал мужчина настолько крепко, что в перерывах между номерами всхрапывал на весь зал. Присутствующие посмеивались и обменивались друг с другом завистливыми взглядами. Вот бы и мне так. Но нет, сиди тут, слушай. Дине хотелось досрочно завершить концерт, но разве можно обидеть участников. Дети ведь готовились. Волнуются там за кулисами, ждут своего номера. Ни стыда ни совести у этих взрослых. Особенно у очкастого в костюме. Дуля ему, а не занятия с дочерью. Хам! Просто хам! Явиться на такое мероприятие и все испортить.

До конца собрания Дина больше в его сторону не смотрела, стараясь игнорировать громкое посапывание, доносящееся с пятого ряда. Она быстро решила все насущные вопросы: назначила ответственного по сбору денег на новогодние подарки, уговорила аж четверых родителей явиться на субботник и намекнула на то, что «школе очень не помешают благотворительные взносы». А что? Искусство искусством, а кушать хочется всегда.

Выйдя из зала, буквально помчалась в свой кабинет. Пальто в охапку и домой, не задерживаясь. Пусть знает, как врать и позорить. Попросила секретаря:

– Разбуди там особо внимательного.

– А я уже проснулся! – Бодрый такой голос и, главное, ничуть не смущенный. Ну и тип!

Дина даже презрительного взгляда в его сторону не бросила. Вот еще! Сказала, не оборачиваясь:

– Доброе утро! И всего хорошего. – Домой. Домой. Она уже открыла дверь на лестницу.

– Подождите! – Звучит как приказ. Повелительный окрик и никакой просьбы. – Мы же с вами не договорились! – Он тоже схватился за ручку двери.

– Нам с вами не о чем договариваться. – Пришлось остановиться. Его рука теперь загораживала Дине проход. Учитывая то, что сзади уже толпились не успевшие уйти родители, сцена выходила прелюбопытной.

– Как? – Наконец-то отголосок растерянности. Не по его выходит?

– Вот так. Позвольте пройти, я вам пока ничего не должна.

– Но вы же обещали! – Ого, сколько возмущения! Такое должно быть у принципиального человека, который сам всегда выполняет свои обещания. Держит слово, короче, и никогда не обманывает. Что-то не похоже.

– Обещала, но я же не знала.

– Чего?

Дина, наконец, развернулась и под взглядом десятков глаз выстрелила обвинением:

– Того, что вы самый настоящий враль.

Он по-настоящему растерялся. Убрал руку, и Дина, испугавшись, что насевшая толпа уронит ее, отпрыгнула в сторону. Люди покинули помещение. Дина осталась с мужчиной вдвоем, даже охрана отлучилась с поста. А кого охранять? Дети ушли, родители тоже, а инструменты-развалюхи никого не интересуют.

– Я обещал прийти на субботник – я приду. Не понимаю, какая муха вас укусила?! – Он начал раздражаться. Сорвал очки и принялся яростно вытирать их салфеткой.

Вот еще напасть, стоять тут и объясняться с этим невоспитанным человеком. Возмутительное поведение! Мало того что испортил концерт, устроил безобразную сцену, так еще и считает ее виноватой.

– Ну знаете. – Дина сама себе удивилась: всегда мелодичный теплый голос – ее неоспоримое и практически единственное достоинство – вдруг приобрел металлические нотки, заскрипел, как пила, в недовольном визге. И зачем она тратит время на это объяснение? Самой противно. Разве можно привить то, что не воспитано с детства, а именно культуру? Она либо есть, либо нет. И не в Дининых правилах распыляться на бескультурье.

– Вот именно, что я не знаю. – Он произнес это уже спокойно и даже напыщенно, нацепил на нос очки, а на лицо выражение оскорбленного достоинства. Вот ведь… Ох, если бы Дина умела ругаться, она бы выругалась. Впрочем, если он так настаивает…

– Что ж, извольте, зачем вы сказали, что любите музыку? – Она опять удивилась – сколько вызова в ее голосе. Мужчина снова растерялся:

– А что, это запрещено?

– Врать? Конечно! Что же в этом хорошего?!

– Почему врать? Я люблю музыку.

– Так сильно, что сначала скучали, а потом уснули при ее исполнении?

– Ах, вы об этом! – Он засмеялся. Ну и манеры! Женщина из охраны вернулась на свой пост и теперь откровенно прислушивалась к их разговору. Еще один образец культуры. Просто везуха какая-то! – Вы же не спрашивали, какую музыку я люблю.

– По-моему, это очевидно. О какой музыке здесь может идти речь?

– Да о самой разной! Почему как только музыкальная школа, так сразу исключительно классика? Литература ведь не ограничивается Пушкиным и Лермонтовым, признает существование и других мастеров, скажем, двадцатого века?

– Мастеров двадцатого века в музыке тоже хватает. Например, Шостакович.

– Это все равно что в двадцатом веке упомянуть Чехова и на этом закончить. А как же Довлатов, Аксенов, Платонов, Пастернак, наконец?