…И всяческая суета
Шрифт:
– Под суд… – повторил хозяин задумчиво. – А помнишь, – он вдруг оживился, – как раньше в таких случаях делалось? Одно слово – и не стало их, разогнали, ликвидировали как класс. И никто и не пикнул! Сколько лет прошло, а и до сих пор вспоминают…
– Ты о чем? – спросил гость. – О ленинградском деле, что ли? Или о генетиках?
– При чем тут генетики! – несколько даже обиделся хозяин. – Я о том, как он команду ЦДКА разогнал, когда они продули за рубежом. Одно слово – и нет команды! А эти засранцы снова две игры в Италии профукали – и ничего, и дальше играть будут!
– А, вот что, – усвоил второй. – Я думал, ты о взрыве на шахте…
– Тоже плохо, конечно. И опять же. Был бы Хозяин – сразу полдюжины к стенке, остальных в лагеря – и справедливость торжествует, и никаких забастовок тебе, никаких запросов…
– Хозяин дело знал, – кивнул гость.
– Вот как хочешь, а не хватает его сегодня, – сказал первый. – Ведь, кажется, работаем, стараемся – а все равно, сползаем к капитализму, к анархии, социализм своими руками разрушаем, предаем мировую систему. А будь он… Выпьешь рюмку?
– А отчего нет? – не отказался гость.
– Ну, пойдем в гостиную.
В гостиной, сплошь затянутой ковром, стояла финская стенка (хозяин дома отличался спартанской непритязательностью), несколько глубоких кресел, видом напоминавших рюмки для вареных яиц, низкий обширный стол, на котором возвышалась высокая яркая коробка, заключавшая в себе бутылку; еще были в комнате видеосистема «Шарп», аудиосистема японской фирмы «Сейко» и кабинетный рояль «Стейнвей», на котором супруга хозяина иногда играла. Самого его Бог не сподобил, а дети по отдельности жили.
Собеседники удобно уселись у стола. Хозяин налил.
– Ну, – произнес он, – вечная память!
Немножко закусили тем, что было под рукой.
– И с каждым днем все хуже, – продолжил гость. – Куда уж дальше, если кооперативы начинают покойников воскрешать.
– Ты о чем? А, ну да, слышал.
– Навоскрешали кого попало…
– Повторим? – посоветовался хозяин: все же привычка к коллективному руководству – великая вещь.
– Отчего же, – поддержал гость.
Повторили.
– Ну конечно, – сказал хозяин, прожевывая. – Вот именно: кого попало… Слушай-ка: а если не кого попало?
– В каком смысле?
– Погоди, сейчас додумаю… Ну да. Выходит, они могут кого хочешь воскресить?
– Ну и что?
– А если – его?
– Его… – медленно повторил гость, ощущая, как идея эта, вместе с выпитым, растекается по всему телу и приятно согревает.
– Вот именно. Память – памятью, но если он вдруг появится – ведь признают? Признают!
– Армия, – сказал гость. – И органы. Признают. Наверняка. Они от беспорядка больше всех страдают.
– А если они признают – кто воспротивится?
– Не я, – сказал гость.
– И не я. Значит, так. У военных надо позондировать и в Комитете. Военных возьмешь на себя? Они тебя уважают.
– Договорились. А ты – остальное.
– Принято. Ну – за успех?
– Грех отказаться.
Рюмки нежно прозвенели, соприкоснувшись. Это еще не благовест, конечно, не колокольный перезвон на том, что осталось в столице от былых сорока сороков. А удастся – ох, в какие колокола ударим! Заставим-таки мир задрожать! Нам не привыкать! Будь здоров! И ты будь здоров! И – его здоровье! Его!
А все-таки смирновскую хорошо очищают. Легко идет. Мелкими пташечками.
IX
Недаром говорят, что идеи, которым пора приспела, носятся в воздухе. Иначе как могли бы в один и тот же день три совершенно разные группы людей, не сговариваясь между собой, прийти к одному и тому же выводу? Никак не могли бы. Но пришли же!
Ну, ладно. А чем заняты те, кто ни к каким идеям не приходит? Землянин, например?
Ну, я уж и не знаю, удобно ли… Только если вы настаиваете.
А Землянин проводил тогда капитана Тригорьева и вместо того, чтобы вернуться в лабораторию, где еще завершал свой туалет восстановленный лейтенант Синичкин, поднялся по лестнице и вышел во двор – подышать. Во дворе было тихо и спокойно. И Сеня одиноко стояла в углу, спиной к Землянину. Даже по спине этой чувствовалось, какой одинокой и неприкаянной ощущала себя девушка сейчас. Поэтому Землянин тут же направился к ней. Подошел и положил руку на плечо, как бы приобнял. И Сеня сразу прижалась к нему.
– Ну что ты? – спросил он не сердито, а наоборот, как бы виновато. – Что?
Она всхлипнула.
– Нет, это просто так… Грустно стало. Прости. – Она повернулась к Землянину, стараясь улыбнуться.
– Ну, не надо… – снова затянул он. И вдруг его осенило. – Знаешь что? Не надо плакать. Займемся лучше делом. И знаешь каким? Снимем запись твоей матери. И так все откладываем, откладываем – сколько можно? Согласна?
Теперь ей удалось действительно улыбнуться. Она кивнула.
– Тогда я сразу же, – сказал он. – Сейчас, только возьму технику. А ты вытри глаза. Платок есть? На.
Он вытащил из кармана свежий платочек, повернулся и скрылся в подъезде. Девушка ждала. Вскоре он возвратился с увесистым чемоданом в руке. Кустарной была все-таки его аппаратура; будь она сделана по-современному – весила бы впятеро меньше и места занимала соответственно. Но ничего не поделаешь, работать приходилось с тем, что есть, и возлагать надежды на будущее. Впрочем, пусть и тяжелая, и неуклюжая, техника все же действовала.
– Пошли, – сказал Землянин, покряхтывая немного: все же не первой уже молодости был он. – Может, поймаем машину.