Шрифт:
Мало сказать, что дом Герасима Читанаа стоял на отшибе. В давно прошедший времена его дед расчистил полдесятины дремучего леса и выстроил деревянный дом. Из каштана. Рядом с ним соорудил плетеную избушку и зажил себе. Не то чтобы особенно счастливо, во и нельзя сказать, что слишком трудной жизнью. Так себе: с серединки наполовинку. Да и какая такая особенная жизнь могла быть рядом с медведями и шакалами? Лес круто поднимался в гору, примыкавшую к соседней, с белоснежной вершиной, которую называли Саат-ишьха.
А село лежало глубоко в ущелье, и дорога вела к нему через шаткий мосточек на речке Машь-иквара. Дорога даже
Вернее было бы сказать, что Герасим Читанаа с семьей жил на краю света. И в самом деле, чем здесь не край света? Ночи темные-темные, с далекими, холодными, немерцающими звездами, а днем тихо-тихо. И лес, и горы молчаливые до полной немоты. Только ночью оживает лес, оглашаясь истошным воплем шакалов, да горы время от времени громыхают страшенными обвалами, Чем же не край света?
Герасим работал мельником. На водяной мельнице, В этой местности крестьяне упорно противились электрической мукомолке. Она, говорили, пережигает кукурузную муку, в то время как жернова водяной мельницы перемалывают зерно с нежностью. И чурек, и мамалыга из такой мука чудо как вкусны.
Вот поэтому-то электрическая специальность Герасима оказалась неиспользованной. Впрочем, он и не огорчался: на водяной мельнице работать очень приятно. И Герасим в свои пятьдесят лет не жалел об утраченной специальности.
Он жил с женой Марией, урожденной Доуа, которая была лет на пятнадцать моложе его. Удивительный душевный покой мужа не очень гармонировал с растрепанными чувствами жены (а возможно, и гармонировал, если иметь в виду, что в семье одно должно дополнять другое). Мария глядела на мир большими — чуть навыкате — глазами, в то время как муж ее улыбался сквозь щелочки глаз. Он был несколько грузен и высок, а она сохраняла девичью гибкость и миниатюрность фигуры. Две их дочери — пятнадцати к тринадцати лет — унаследовали черты лица и характеры поровну от отца и матери. Сплав получился недурной.
Жила вместе с сыном в одном доме старая Гудихан, урожденная Адлейба. Это была женщина крепкая, несмотря на свои семь десятков, постоянно держала в зубах тростниковый чубук, и глаза ее год от году голубели все сильнее.
Была у Герасима Читанаа одна слабость: любил посидеть с друзьями и у друзей. Маленькая столовая сельпо, которая стояла в двух шагах от мельницы, вполне соответствовала его слабости. Но мельнику надо отдать должное: вино ему служило только дополнением к беседе, так сказать, привеском или довеском. Это следует подчеркнуть во избежание всяких кривотолков, которые могут распространиться.
Пока не улеглись дети и пока хлопотала по хозяйству неуемная Гудихан, Мария не очень-то думала о муже, тоже занятая делами. Но когда погасли лампы, когда начали тлеть дрова в очаге и когда наконец Мария взглянула на часы, то ей показалось, что Герасим сильно запаздывает. Правда, бывало, что он на всю ночь задерживался на какой-нибудь свадьбе или у постели тяжело больного друга, однако имел привычку всегда предупреждать об этом.
Мария еще больше забеспокоилась, увидев на ночном небе необычайно грузные тучи, решительно надвигавшиеся на гору Саат-ишьха. Она подумала, что неожиданная духота может оказаться предвестницей грозы и ливня. Правда, к этому ей не привыкать, но когда кто-либо в семье
Мария достала недочитанный роман Ивана Папаскира «Женская честь» и уселась на крыльцо. Чтение всегда отвлекало от неприятных мыслей. Она читала, время от времени следя за движением грузных туч. Ей показалось, что их влажные края уже коснулись земли. Водянистая мгла застилала высокую горную местность — это чувствовалось во всем.
Где-то завыл шакал. Выл он долго, надрывно, и голос его замирал. Не убегал ли он подальше — в глубь леса?
Подальше от слоноподобных туч, до предела насыщенных электричеством…
Мария накинула шерстяной платок домашней вязки. Ее большие глаза уставились в темень, заметно побледневшую от клочковатого облачка, вползавшего во двор. И тут она с тревогой спросила себя: где муж, где мог он застрять? Ведь сегодня как будто бы ничего такого не предвиделось…
Она прислушалась к ночной мгле — не порадует ли какими-либо звуками, похожими на шаги Герасима? Но кругом было тихо. Даже зверье притихло в лесу. Может быть, в предчувствии грозы?..
Мария Читанаа обратилась к своей книге. Листала страницу за страницей, а думала о муже. Только о нем. В самом деле, где мог он застрять? Обычно всегда предупреждал… А сегодня? Нет, ничего же такого не предвиделось… Впрочем, мало ли что бывает! Вполне возможно, что засиделся у кого-нибудь. Но ведь гроза же… И ливень, может хлынуть… Тогда берегись речушки Машь-иквара: она вся вздуется, из прозрачной превратится в желтую, забурлит волнами, как взаправдашняя река, потащит на себе всякий хлам — от листьев до тяжелых стволов. Этот мосточек, который перекинут через нее, непременно вырвет с корнем и унесет к морю, может, прямо к Босфору. А то и подальше куда-нибудь. Как это не раз бывало в ливни. Тогда придется заночевать ему в селе. А вдруг попытается перейти через Машь-иквару? Сердитая в ненастье речка собьет с ног кого угодно. Правда, вырос он в этих местах, но разве мало гибнет опытных людей? Именно опытных! Слишком доверяющих своему опыту…
Марии вдруг почудились чьи-то шаги: словно носком ботинка толкнули лежащий на дороге камешек и он, камешек, ударился о другой. Ясно донеслось: тик!
Она вскочила и кинулась к лестнице, которая вела во двор. Прислушалась — тихо. Откуда же этот «тик»? Не могла же она ослышаться? Впрочем, и ящерица могла столкнуть маленький камешек, и тот ударился о другой…
На руку плюхнулась крупная дождевая капля. Потом ударила такая же капля по драневой кровле. Во двор залетел шальной ветерок и, прошуршав по молодой листве, скрылся па задворках. А оттуда наверняка вырвался в самую чащобу.
Она глядела в черноту ночи — темно, хоть глаза выколи! — и ничего не могла разобрать. Нечто ватообразное переваливалось через плетень и мягко стелилось по двору. Перед самым крыльцом не то растворялось вовсе, не то влезало на кровлю.
«Если он и подзадержался где-нибудь, — думала она, — то это хорошо: переждет непогоду, А если дождь настигнет его в пути? Так и стоять ему под деревом? Нет, не тот у него характер! Он попытается перейти речку. Непременно попытается!.. А что тогда?»
Она живо представила себе небольшую, но глубокую пойму, наполненную мутной, кипящей жидкостью. «Не дай бог угодить в нее — оттуда не выберешься, вынесет тебя прямиком в Черное море».