И взошли сорняки
Шрифт:
Босс послушно расписался на мерзкой бумажке.
Несколько секунд висела ядовитая, жгучая тишина.
Потом тишина кончилась — громко, с паром, словно в эту кислоту щелочью плеснули.
— Это, блин, что за хренотень? — раздался мужской бас.
В дверях стоял мужик, в серой футболке и не первой свежести спортивных штанах. Размерами с небольшой трактор — во всяком случае, чтобы войти в комнату, ему пришлось чуток нагнуться. И в ширину немногим меньше.
Когда в кислоту льют щелочь, в осадок выпадает соль. Сейчас этой солью была я. Да и,
— Ты что, дверь не закрыл? — опомнившись, бросил Толику Фомич.
— Да закрывал же! — огрызнулся тот. — На засов.
— Слышь, мужик, — миролюбиво процедил Фомич. — Ты вот что, ты гуляй отсюда, и что видел, забудь. Целее будешь.
Мужик (приглядевшись, я поняла, что он еще довольно молод) присвистнул:
— Это с какого ж хрена я отсюда пойду? Это ж моей тети дом! Ты вообще кто, козел? Чего тут творишь?
Фомич надулся. Лысина его ощутимо потемнела. Не будь у меня залеплен рот — обязательно бы плюнула. Прицельно.
— Зря про козла-то сказал, — скучающе произнес он. — За базар отвечать надо. Толик, давай.
У квадратного в ладони, оказывается, уже посверкивало шило. Не то, маленькое, что мне вгоняли под ноготь — настоящее, боевое. Где-то я читала, что это оружие пострашнее финки.
И тут мужик меня удивил. Никогда не думала, что такие большие люди способны так быстро двигаться. Что-то кошачье появилось в его повадках, вернее — тигриное. Сперва мне почудилось, будто он присел на корточки — но его нога, совершив странное круговое движение, подсекла лодыжку Толика, и тут же, захватив локоть его правой руки, пришелец что-то сделал.
Судя по отчетливому треску и звериному, нутряному воплю квадратного я поняла, что как минимум вывихнут сустав. Можно было надеяться, что и кость сломана.
Шило бессильно выпало из разжавшейся ладони и угодило острием между половиц. А полы-то в доме рассыхаются, мелькнула вдруг совершенно посторонняя мысль. Перестилать бы надо.
Казалось, время застыло. Умом я сознавала, что все случилось от силы за две-три секунды, ну максимум за пять. Но то ли из-за стреляющей боли в пальце, то ли из-за недавнего визита в Сеть я обрела какое-то иное, обостренное восприятие. Мгновения растягивались у меня внутри, точно резиновая пленка.
Мужик меж тем не остановился на достигнутом — небрежно и вместе с тем уверенно ткнул Толику пальцем куда-то под ухо — после чего принял на кулак сверзившуюся тушу и для гарантии добавил ногой в солнечное сплетение. Ботинки, кстати говоря, у него были основательные. Нет чтобы в жару ходить в сандалиях…
— Ну это ты напрасно, пацан, — тухлым голосом изрек лысый, вскакивая с табуретки. Надо же, выдержка! Так и сидел все это время, наблюдал.
Быстрее молнии он метнулся к противоположной стене. Куда сунул руку, я так и не поняла — но вот уже в его ладони мутно блеснуло что-то металлическое.
— Стоять! — негромко скомандовал он. — Мозги вышибу!
На неожиданного визитера смотрел пистолетный ствол. Не разбираюсь в этих мужских игрушках. Кроме воспетых в старые советские времена нагана да маузера, ничего не знаю. Эта штучка явно была поновее.
— Дядя, брось каку, — сухо и даже как-то скучно сказал новоявленный бабкин племянничек. — Плохо кончишь.
Савелий Фомич лишь дернул тонкими губами. Потом дернул пальцем.
Думала, это бывает тише. Но грохнуло в лучших традициях ковбойских фильмов. Зазвенели осколки. Хрустальная бабкина ваза, поняла я с грустью. Расстроится старушка. Впрочем, будь на месте вазы племянник, она расстроилась бы куда сильнее.
Племянник, однако, вовсе не собирался меняться с вазой местами. Все случилось слишком быстро даже для моего обостренного восприятия. То он стоял над поверженным филологом, а вот уже обретается у противоположной стены, держит лысого двумя пальцами за челюсть. Причем пистолет валяется на ковре, а туфли Фомича болтаются сантиметров на десять выше пола.
— Я, блин, говорил, нет? Предупреждал? — доверительным тоном объяснил мужик и резко согнул ногу в колене. Фомич, отданный на волю гравитации, согнулся под прямым углом и рухнул на пол. А племянничек, примерившись, от души врезал носком ботинка туда же, в то самое деликатное место.
— Я вот чего думаю, нафига такому дети? — обернувшись к нам, посоветовался он. — Ничему хорошему не научит. Меня, кстати, Аркашей звать.
Он перевел дыхание. Облизнул губы.
— Ну нифига же пироги с котятами… Зашел, называется, чаю попить. Вы, ребята, погодите, я сейчас… только приборочку сделаю.
Он выдернул из розетки шнур утюга, поднял пистолет, и тот как-то вдруг растаял в его ладони. Потом легко, точно пластиковые мешки с мусором, ухватил бандитов за ноги и потащил во двор.
Не было его ужасно долго — минут десять.
Я замычала, чтобы привлечь внимание Босса. Если он сможет подобраться ко мне с креслом… Правая рука-то его свободна, только что ведь подписался на педофилию…
Увы, толку сейчас от него было немного. Лишь хрипло, со свистом, втягивал воздух. Исхитрившись, я чуть развернулась, чтобы изменить угол зрения. Заглянула ему в глаза.
Никакого выражения. Ну чистые стекляшки. Однако все же дышит. Главное, жив.
Вернулся в дом Аркаша.
— Вы простите, задержался… Надо было этих в чувство привести. Уж как-нибудь до джипа своего дочапают. Они его возле гостиницы оставили. Наверное, чтобы здесь не мелькать.
Потом он быстро и аккуратно разлепил мне рот, перерезал шнур скальпелем, коий должен был испортить мне красоту. Так же легко освободил от пут Босса.
— Встать можете? — заботливо поинтересовался он.
Я попыталась. Вышло лишь со второй попытки — тело затекло, мышцы сводило судорогами. Но все же перемоглась.
Аркаша меж тем положил Юрия Михайловича на диван. Расстегнул ему рубашку, приложил ухо к сердцу. Пощупал пульс.
— Обморок! — изрек он облегченно. — Обычный обморок. Нервный шок, такие дела. Бывает. Где-то тут у тети Вали аптечка имелась…