И явилось новое солнце
Шрифт:
По информации, полученной от капитана, Нессус лежал к северо-северо-востоку от нас; солнце висело так низко над горизонтом, что взять правильный курс не составило никакого труда. Мы прошагали пол-лиги с лишним по побитым морозом полям, вошли в небольшой лесок и скоро выбрались к речке, вдоль берега которой вилась узкая тропка.
До того Бургундофара не произнесла ни слова, равно как и я; однако, завидев речку, она спустилась к воде и набрала полную пригоршню. Утолив жажду, она сказала:
– Вот теперь я знаю, что мы действительно
Я подтвердил ее догадку, хотя сам почти забыл об этой традиции.
– А мы пьем местную воду. Хлеба и соли на лодках обычно хватает, а вот вода портится или кончается. Когда мы высаживаемся на новом месте, первым делом пробуем тамошнюю воду, если она пригодна для питья. Если нет, мы налагаем на это место проклятие. Думаешь, эта речка впадает в Гьолл?
– Уверен; или в какую-нибудь реку побольше, которая затем впадает в него. Ты хочешь вернуться в свою деревню?
Она кивнула:
– Пойдешь со мной, Северьян?
Я вспомнил Доркас и то, как она молила меня отправиться с ней вниз по Гьоллу на поиски старика и разрушенного дома.
– Пойду, если смогу, – ответил я. – Но не думаю, что у меня получится остаться.
– Тогда, наверно, я уйду с тобой; но сначала я хотела бы все-таки повидать Лити. Поцелую отца, родственников, а потом, перед уходом, возможно, зарежу их. Но все равно мне надо повидать их.
– Понимаю.
– Я так и надеялась, что ты поймешь. По словам Гунни, ты именно такой – многое понимаешь.
Пока она говорила, я разглядывал тропку. Теперь я жестом велел ей сохранять тишину, и около сотни вздохов мы молча стояли и прислушивались. Свежий ветерок гладил верхушки деревьев; там и сям чирикали птицы, хотя большинство из них уже улетели на север. Речка болтала сама с собой.
– Что такое? – спросила наконец Бургундофара шепотом.
– Кто-то бежит впереди нас. Видишь следы? По-моему, мальчишка. Он или следит за нами, или рванул за подмогой.
– Этой тропой, наверно много кто ходит.
Я присел на корточки над следом и пустился в объяснения:
– Он был здесь этим утром, когда мы прилетели. Видишь, какой темный след? Он шел через поле, так же как и мы, и промочил ноги росой. Скоро она высохнет. Нога у него слишком маленькая для взрослого, но передвигается он размашистым шагом – мальчишка, который вскоре станет мужчиной.
– Ты глазастый, Гунни мне говорила. Я бы ничего не заметила.
– Зато ты знаешь о кораблях в тысячу раз больше, чем я, хотя я провел на них некоторое время – на всяких. Когда-то я служил в конной разведке. Там мы занимались такими вещами.
– Наверно, нам стоит выбрать другую дорогу?
Я покачал головой:
– Этих людей я пришел спасти. Как я их спасу, если буду скрываться от них?
Уже на ходу Бургундофара проговорила:
– Мы ведь не сделали ничего плохого…
– Хочешь сказать, ничего, о чем бы они могли знать? Каждый человек хоть в чем-нибудь да провинился, а уж я – стократно, а то и десять тысяч раз.
Лес был тих, и запаха дыма я не учуял, поэтому решил, что то место, куда убежал мальчишка, находится по меньшей мере в лиге от нас. Тут тропа круто свернула, и перед нами открылась тихая деревенька в полтора десятка хижин.
– Может быть, просто пройдем через деревню, не останавливаясь? – спросила Бургундофара. – Они, наверно, все спят.
– Не спят, – ответил я. – Они следят за нами из-за своих дверей, устроились так, чтобы мы их не видели.
– Какие у тебя глаза!
– Обычные. Просто я кое-что знаю о селянах, а мальчишка добрался сюда раньше нас. Если мы пойдем через деревню, запросто можем получить вилами в спину.
Я обвел хижины взглядом и крикнул во весь голос:– Жители этого селения! Мы – мирные путники. У нас нет денег. Мы просим только разрешения пройти по вашей тропе.В тишине послышалось какое-то шевеление. Я двинулся вперед и жестом велел Бургундофаре следовать за мной.
Из одной двери вышел старик лет пятидесяти; в бурой бороде его виднелись седые пряди, а в руке он держал булаву.
– Ты – старейшина этого селения? – спросил я. – Благодарим тебя за гостеприимство. Как я сказал, мы пришли с миром.
Он пробуравил меня взглядом, напомнившим мне одного каменщика, с которым я однажды встречался.
– Херена сказала, что вы вышли из корабля, а тот якобы спустился с неба.
– Какая разница, откуда мы вышли? Мы – мирные путники. Мы всего лишь просим разрешения пройти.
– Мне есть разница. Херена – моя дочь. Если она врет, я должен знать.
– Видишь, – сказал я Бургундофаре, – и я не всеведущ.
Бургундофара улыбнулась, хотя было видно, что она сильно напугана.
– Старейшина, если ты склонен верить россказням незнакомца больше, чем словам собственной дочери, то ты глупец. – Тут к дверям хижины подошла девушка, так близко, что я разглядел ее глаза. – Выходи, Херена, мы тебя не обидим.
Она вышла – высокая, стройная, лет пятнадцати, с длинными темными волосами и сухой рукой, маленькой, как у младенца.
– Зачем ты следила за нами, Херена?
Она что-то пролепетала, но я ничего не расслышал.
– Она не следила, – ответил ее отец. – Просто собирала орехи. Она хорошая девочка.
Иногда, хотя и крайне редко, человек смотрит на что-то очень знакомое, и вдруг оно предстает перед ним в совершенно новом свете. Когда я, грустная Текла, ставила свой мольберт возле какого-нибудь водопада, учитель всегда уговаривал меня увидеть его по-новому; я никогда не понимала смысла его слов и скоро убедила себя в том, что он городит бессмыслицу. Сейчас я увидел сухую руку Херены не как пожизненное уродство (прежде я только так и рассматривал подобные аномалии), а как погрешность, которую следует устранить несколькими мазками кисти.