и здесь холодно
Шрифт:
– Это все?
– Повышенная раздражительность, замкнутость... Я никак не мог к нему подобраться! Сантипов несколько лучше с ним контактировал. Кстати, именно Сантипов не дал мне возможности лечить заболевание на ранней стадии. Он запретил проводить Комарову и Валевскому сеансы краниоцеребральной гипотермии, не позволил применять нейролептические средства...
– А что за капельницы им ставили ежедневно?
– Через капельницы им вводили только витамины и глюкозу в качестве общеукрепляющих средств. Это было несерьезно. Я знал. что и Комаров, и
– Но Комаров о потусторонних мирах не говорил!
– Он жаловался на Советскую власть, винил ее во всех своих личных неудачах, занимался клеветой. По тем временам это тоже вызывало сомнение в психическом здоровье.
– А раньше Вы говорили, что их можно было и не держать в больнице, что при таком подходе пол страны надо за Вашу решетку запрятать. Как же так?
– Да, но раз уж попали...Мы должны отвечать за леченье тех, кого к нам направили.
– Когда Валевский попал к Вам повторно, Вы уже лечили его по всем правилам?
– К нам больше таких не посылали. Условия не те. А Валевский и Комаров где-то году в восемьдесят втором, как я и предсказывал, были определены профессором Морозовым в одну из клиник Ленинграда.
– Как сложилась их дальнейшая судьба?
– Комаров, уже при Горбачеве, бежал в США, а следы Валевского мне отыскать не удалось... Вот, - Махов протянул клочок бумажки, - здесь записан адрес Валевского, где он жил до поступления в нашу клинику.
Май 1980 года.
Кабинет главного психиатра больницы. Вечер. Я и В.И. Сантипов* доигрываем шахматную партию.
* В.И. Сантипов в 1980 году был главным психиатром больницы поселка Свободный. Будучи женат на двоюродной сестре моего отца, относился ко мне почти по-родственному: поместил в одну из лучших палат, разрешал некоторые вольности с нарушением режима. По пятницам, вечерами, приглашал в свой кабинет на партию в шахматы.
С а н т и п о в, сделав очередной ход, обращается ко мне с неожиданным вопросом:
– Ты не занимаешься поисками смысла жизни?
– Я занимаюсь поисками хорошего хода в этой партии, а смысл жизни пусть ищут юноши - мне уже далеко за двадцать.
– А как ты относишься к КПСС, к политике государства, к вопросам происхождения Вселенной?
– Виктор Игнатьевич! Вы зря меня стараетесь отвлечь от игры! Смотрите, какая сейчас будет красивая позиция!
– я быстро продвинул ладью в тыл белому королю: - Боюсь, Вам сегодня и белый цвет фигур не поможет.
Сантипов на некоторое время задумался, перебирая в уме возможные варианты продолжения игры и, наконец, предложил:
– Согласимся на ничью.
– Сделайте ход - посмотрим.
– Тогда сдаюсь.
Он сгреб фигуры с доски на стол и начал укладывать их в коробку.
Я посмотрел на часы. Идти в палату было еще рано, а больше одной партии Сантипов не разрешал мне играть.
– Давай-ка чайку попьем да покалякаем немножко, - предложил он вдруг, закрывая коробку с шахматами: - Не возражаешь?
Я не возражал. Сантипов встал из-за стола, положил шахматы в белый аптекарский шкаф, а из шкафа вытащил два стакана и бросил в них пакетики с заваркой. Потом поднял стоящий возле стола чайник, убедился, что в нем достаточно налито воды и, включая его в розетку, полуутвердительно спросил:
– Так значит, тебя ни политика, ни философия не интересуют?
– Я от политбесед устал еще на работе.
Сантипов снова сел за стол, выдержал небольшую паузу и перешел к сути проблемы:
– С понедельника в больнице будет большое пополнение. Из твоей палаты выписываем Канорского и Вишнева. Вместо них поселим двух новеньких.
– Параноиков или шизиков?
– поинтересовался я.
Сантипов поморщился:
– Не говори так о больных. Все они, в сущности, несчастные люди. А ты к тому же, и сам еще пациент нашей больницы.
– Извините, - мне действительно стало неловко за свои слова, - больше не повторится.
– Твои новые соседи, - продолжил Сантипов, - не обычные больные, отклонения психики у них незначительные, но носят политическую и религиозную направленность. В обычное время власти смотрят на таких людей сквозь пальцы (что с дурака возьмешь?), а сейчас, накануне Олимпиады, приходится принять меры по их временной изоляции от общества.
– Они что, буйные?
– Буйных я б к тебе не подселял. Просто, государство их изолирует. Олимпиада - это масса зарубежных гостей: спортсмены, болельщики, журналисты. Не все едут к нам с добрыми намерениями. Не надо забывать, что среди туристов немало таких, которые прибыли в Союз с единственной целью - собрать как можно больше негатива о нашей стране. А какой-нибудь Комаров только и ищет случая, чтобы все Советское грязью облить. Тут они и встретятся. Клейма, что он с отклонениями, у него на лбу нет, сам понимаешь...
– А Вы б поставили, - сиронизировал я.
– Тут не до шуток.
Сантипов нагнулся к кипящему чайнику, вытащил шнур из розетки и, разлив кипяток по стаканам, продолжил свой инструктаж:
– Всегда помни, что имеешь дело с больными людьми. Всякие споры с ними на политические, религиозные, философские темы - бесполезны. Больному невозможно доказать, что белое - это белое, а черное - это черное...
– Ты пробовал доказать Камотской, что она не Терешкова?
– внезапно огорошил он меня как бы не относящимся к теме разговора вопросом.
– Я вообще с ней никогда не разговаривал.
– И не надо. Она забудет о Терешковой только после излечения. Насильно уверять ее в том, что она - это она и никто иной, не только бесполезно, но и вредно.
Я подвинул к себе горячий стакан с чаем, подул на воду, пошевелил в стакане ложкой:
– Вы сахар не положили.
– Ах, да. Извини.
Сантипов снова встал из-за стола, подошел к шкафу, вытащил из него сахарницу, протянул ее мне:
– Угощайся.
Я принял от него сахарницу, подсластил чай. Разговор перешел в русло обычных житейских проблем.