И жизнь моя – вечная игра
Шрифт:
И Тимофей от нее должен отвернуться. Негоже питать чувства к падшей женщине. Но что делать, если тянет его к Ладе?..
Немного подумав, он встал у девушки на пути. Молча глянул на нее сверху вниз. И укор в глазах, и досада. Должна была понимать баба, что серьезные у него виды на нее, так нет, вильнула хвостом. Сама, по доброй воле с боярином уехала, думала, что Захар в жены ее возьмет.
– Дура ты, – осуждающим тоном, но не зло сказал он. – Нашла, к какому берегу прибиться.
Она жалко всхлипнула, поджав немощные плечики. И вдруг подалась к нему. Руки ее так и остались висеть как плети, но голова прижалась
«Кто я такой, чтобы прощать?» – мысленно спросил он.
Не было у них встреч под луной, не объяснялись они в любви. Просто знали друг друга. Он думал о ней, а Лада думала о ком-то другом – как вскоре выяснилось, о Захаре. И уехала с ним, потому что хотела этого. А Тимофей для нее был никем. И сейчас он для нее никто. Но почему тогда она просит у него прощения?..
– Он... Он меня обманул... – хлюпнув носом, сказала она.
И разрыдалась, слезами своими намочив рубаху на его груди. Тимофей невольно приголубил ее – нежно провел рукой по ее густым, сплетенным в длинную косу волосам. В растерянности посмотрел на стоящую поодаль Власту. Та в раздумье пожала плечами. Дескать, ты уже взрослый, брат, самому решать, приветить ее или прогнать...
– И что дальше? – спросил он.
Лада перестала плакать, отстранилась от него, в паническом ожидании посмотрела ему в глаза. Страшно ей. И нет солнца в ее голубых как небо глазах. Только облака – быстрые, мятущиеся.
– Я не знаю.
– Прогнал тебя Захар?
– Нет... Сама ушла... Он хотел во грехе, без венца, а я так не могу. Я девушка честная...
Она говорила, но Тимофей не верил ей. Была она во грехе и без венца. И нет за ней больше чести...
– Тогда почему печалишься?
– Потому что не поверят мне.
Лада с надеждой смотрела на него. Знает, что было в нем чувство к ней. Потому и надеется, что подберет он с земли яблоко – надкушенное и уже не запретное.
– Мать на порог не пустит, – сказала она.
Тимофей промолчал. Его мать пустит ее на порог своего дома. Если он скажет, то пустит. Но тогда она должна будет остаться у них – обесчещенная и опозоренная. И ее позор ляжет на него, на его семью.
– Ты не должна была уезжать с Захаром, – рассудительно изрек он.
Никогда не забыть ему, как сияло счастьем ее лицо, когда она ехала в одном с ним седле. Она тогда и думать не думала о Тимофее. А сейчас – «Прости!». А сейчас – «Поверь!»... Потому что не на кого больше надеяться.
– А он не должен был тебя забирать. И обратно отпускать права не имел...
– Он не хотел отпускать, я сама... – жалко сказала Лада. – Но теперь все думают, что я пала...
– Пусть думают.
– А ты что думаешь?
– Не знаю...
Не мог он привести ее в свой дом. Но и на произвол судьбы не хотел бросать.
– Ты домой иди. А я к Захару пойду. Спрошу, почему он так подло с тобой поступил...
Но пошел Тимофей не к Захару. Вечером он был у тех самых ворот, где в непозволительно грубом тоне говорил с ним боярский приспешник.
Грубиян был не один. С ним в круге, щелкая семечки, стояли еще трое. В вольных одеждах, без доспехов, но с мечами. О веселом говорят – о срамных бабах, о пьяном раздолье. Громкий говор, нахальный смех. А лица знакомые. С этими воями пришлось драться Захару на кулаках. До сих
Они стояли с внешней стороны ворот, на пыльном пятачке перед мостом через крепостной ров – мелкий, густо поросший травой, едва заметный.
– О! Гляди, явился! – удивился детина, пальцем показывая на Тимофея. – А мы уж и не чаяли!
– Ты смотри, а он не шутит! – озадаченно протянул его друг, рослый могучий воин с широким приплюснутым носом.
Будь этот нос из железа, им можно было бы защитить лицо от стрел не хуже забрала на шлеме. Но не был у него нос железным. И шлема у него не было. И кольчуга не тяжелила тело. Руки также ничем не защищены. И на его соратниках тоже не было никакой брони.
Зато Тимофей не забыл надеть кольчугу под рубаху. И перчатки на нем – из дубленой кожи со стальными пластинами. И меч при нем. Отличный меч, из отменной стали – сложная кузнечная ковка, узорчатая сварка. Сам воевода великого киевского князя пожаловал ему это оружие – в знак благодарности за свое спасение от половецкой стрелы... Щитом и шлемом Тимофей пренебрег – может, зря. Не до шуток ему, и боярские ратники уже видят в нем серьезную для себя угрозу.
Если они ждали его, то, скорее всего, рассчитывали на кулачный бой – как в прошлый раз. Но Тимофей предстал пред ними во всеоружии. Меч пока в ножнах, но вот-вот засверкает он в лучах заходящего солнца.
– Гляньте на него, грозный-то какой! – всполошившись, молвил низкорослый молодец с косой саженью в плечах.
Лоб у него на вид такой плотный и крепкий, что, казалось, мечом его не рассечешь. Но так только казалось.
Молодец медленно взялся за рукоять своего меча, плавно извлек из ножен.
Тимофей ничего не говорил. Враг уже обнажил свой клинок – и это более чем убедительный ответ на брошенный вызов. Все уже понимают, что кулачного боя не будет. Все понимают, что Тимофей пришел биться не на жизнь, а на смерть. И ничто уже не остановит его – ни голос разума, ни подмога, на которую может рассчитывать враг. Это сейчас он один против четверых, но из ворот уже показался вставший на службу стражник, он встревожен, он готов прийти своим товарищам на помощь. И клич он может бросить. Поднимет по тревоге ратную дюжину, тогда Тимофею придется туго...
– А я знаю, чего он такой, – обнажая меч, ехидно оскалился детина. – Захар его девкой позабавился, вот он и злится... Хорошая девка, ее теперь после Захара подобрать можно.
– Подберем, – кивнул низкорослый молодец.
Чуть пригнувшись, с мечом в опущенной руке, он медленно обходил Тимофея, чтобы ударить со спины или хотя бы с бока.
– Сначала с ним позабавимся, а потом с его девкой...
Оскорбительные слова Тимофей пропустил мимо ушей. Не в том он сейчас положении, чтобы петушиться в ответ на словесную злобу. Он уже вступил в смертный бой, и этим выражает свое возмущение произволом заболонского боярина и его приспешников. Да и нельзя давать волю своим чувствам. В бою должно быть холодным все – и голова, и кровь, и нервы. И только меч должен быть горячим – от вражеской крови. А меч его уже обнажен. Одно это утверждает его во мнении, что нет у него уже выбора. Только вперед, только навстречу победе. И уже не важно, правильно он поступает, что идет против боярина, или нет... Только вперед...