И звери, и люди, и боги
Шрифт:
– Не страшитесь смерти и не отступайте! Вы сражаетесь и умираете за Монголию, которой Боги уготовили великое будущее. Только взгляните, какой станет ваша страна!
Он широко распростер руки, и солдаты увидели перед собой богатые юрты, зеленые пастбища, по которым бродили большие табуны лошадей и стада. По равнине мчались люди на быстрых скакунах, седла под всадниками были дорогие, искусной работы. Женщины в этой стране одевались в тончайшие шелка, в ушах у них позвякивали серебряные серьги, а в замысловатых прическах сверкали драгоценные украшения. Тянулись бесконечные караваны товаров, завезенных китайскими купцами, а представительные монгольские саиты, окруженные цириками [27] в парадной форме, торговались о цене, не теряя при этом собственного достоинства.
[27]
Цирик - монгольский солдат.
Видение исчезло, и Тушегун-лама заговорил:
– Не бойтесь смерти! Она - есть отдых после наших земных трудов, тропа, ведущая к вечному блаженству. Посмотрите на восток! Видите наших братьев и друзей, павших на поле боя?
– Видим, видим, - вскричали пораженные монгольские воины: перед ними, залитое мягким теплым светом, раскинулось урочище, жилища там были похожи на юрты, но вход в них напоминал свод храма. Стены и пол устилали красные и желтые шелка с вплетенными яркими лентами; позолота весело играла на колоннах и сводах; в огромном красном алтаре горели тонкие жертвенные свечи в золотых канделябрах, рядом в массивных серебряных сосудах лежали орехи и густело молоко; повсюду были набросаны мягкие подушки, и на них отдыхали монголы, павшие в последней битве за Кобдо. А вокруг, на небольших покрытых лаком столиках дымилась сочная баранина и козлятина, высились кубки с вином и чаем, стояли тарелки с борсуком [28] , душистым затураном, пропитанным бараньим салом, блюда с ломтиками высушенного сыра, финиками, изюмом и орехами. Погибшие солдаты посасывали золоченые трубки и дружески беседовали.
[28]
Борсук - сладкое монгольское печенье.
Наконец и это видение исчезло, а перед изумленными воинами стоял таинственный калмык с воздетыми руками.
– Теперь в атаку и не возвращайтесь без победы! Я тоже пойду с вами!
Битва возобновилась. Монголы сражались яростно, гибли сотнями, но в город все же ворвались. Казалось, повторилась картина из далекого прошлого, когда татарские полчища разрушали европейские города. Хун Балдон поднял над головой три копья с алыми вымпелами, что означало: он отдает город солдатам на три дня. Повсеместно начались убийства и грабежи. Ни один китаец не остался в живых. Город спалили, а крепостные стены разрушили. Затем Хун Балдон пошел на Улясутай и там разрушил китайскую крепость. Развалины эти стоят и поныне - покосившиеся стены с бойницами, осыпавшиеся башни, никому теперь уже не нужные ворота и то, что осталось от сгоревшего штабного здания и солдатской казармы.
Глава девятнадцатая.
Дикие чахары
Вернувшись в Улясутай, мы узнали, что монгольский саит получил тревожные вести из Мурэн-Куре. В донесении сообщалось, что красные теснят войско полковника Казагранди в районе озера Косогол. Саит опасался, что потом красные двинутся на юг, к Улясутаю. Обе американские фирмы закрыли свои конторы, а наши друзья готовились в случае чего бежать из города, хотя это тоже было опасно: с востока к Улясутаю подходил отряд чахаров. Мы решили дождаться его прихода: появление отряда могло изменить ход событий. Через несколько дней чахары вошли в город - две сотни оголтелых бандитов во главе с бывшим китайским хунхузом. Их предводитель был высоким, костлявым мужчиной с длинными, доходившими почти до колен руками и потемневшим от ветра и зноя лицом, изуродованным двумя длинными шрамами на лбу и на щеке - один из них почти полностью закрыл его глаз хищной птицы. Голову бандита венчала поношенная шапка из енота - таким был вождь чахаров. Страшная личность! Никто, даже при самом ущербном воображении, не захотел бы встретиться с таким субъектом ночью на безлюдной улице.
Отряд разбил лагерь внутри разрушенной крепости, неподалеку от единственного уцелевшего китайского здания, служившего теперь штаб-квартирой китайского комиссара. Уже в день прибытия чахары разграбили китайский дуган - торговый дом, расположенный в полумиле от крепости, и оскорбили жену комиссара, назвав ее "предательницей". Со своей точки зрения, они были правы: китайский комиссар Ван Сяо-цун прибыв в Улясутай, последовал давней китайской традиции и потребовал себе жену-монголку. Услужливый новый саит отдал приказ немедленно отыскать господину красивейшую и достойнейшую монгольскую девушку. Девушку нашли и доставили в дом комиссара вместе с ее братом-борцом, который должен был стать у китайца телохранителем, а в результате довольствовался ролью няньки при карликовом мопсе, подаренном сановником своей новой жене.
Чахары воровали, затевали потасовки, предавались пьяным оргиям, и поэтому Ван Сяо-Цун поспешил выдворить их из города, направив в Кобдо и далее, в Урянхай.
Проснувшись однажды холодным утром, жители Улясугая могли видеть неприглядную картину. По главной улице ехал отряд чахаров. Они восседали на небольших лошадках со спутанными гривами, по трое в ряду, в теплой форме синего цвета, в овчинных полушубках и непременных енотовых шапках - вооруженные до зубов. Они ехали, громко хохоча, и что-то кричали, с жадностью поглядывая на китайские магазины и дома русских поселенцев. Впереди скакал их одноглазый вожак, а за ним в белых полушубках следовали три всадника с развевающимися знаменами и что есть силы дули в раковины, извлекая из них то, что они в простоте душевной считали музыкой. Один чахар, не в силах справиться с искушением, спрыгнул с лошади и бросился в ближайший китайский магазин. Оглянувшись, хунхуз увидел у дверей магазинчика оставленную лошадь и сразу понял, что происходит, Он тут же пришпорил лошадь и поскакал на место преступления. Грозным голосом хунхуз приказал солдату выйти, а затем изо всех сил огрел его прямо по лицу плетью. Щека тут же обагрилась кровью. Но чахар безропотно снес наказание и уже через минуту занял свое место в строю. Пока чахары не покинули город, никто из жителей не выходил на улицу, все отсиживались по домам, следя за движущейся колонной через щелки или слегка отодвинув занавеси на окнах. Но все прошло достаточно мирно; чахары дали выход своим природным инстинктам, только встретив в шести милях от города китайский караван с вином, тут уж они не выдержали и опустошили несколько сосудов. В окрестностях Харганы чахар поджидал в засаде Тушегун-лама и устроил им такую резню, что родные равнины так и не дождались возвращения своих сыновей, посланных на завоевание сойотов, потомков народа древней Тувы.
В день, когда отряд покинул Улясутай, пошел сильный снег, сделавший дороги непроходимыми. Лошади падали на колени, выбивались из сил и отказывались идти дальше. Несколько монгольских всадников все же въехали в Улясутай на следующий после начала снегопада день - на двадцать пять миль им потребовалось по их словам, целых сорок восемь часов. Многие караваны застряли в дороге. Монголы не решались пускаться в путь даже на волах и яках, впрочем, проходивших за день только десять-двенадцать миль. Можно было, конечно, нанять верблюдов, но в городе их мало кто держал и, кроме того, хозяева не были уверены, что животные выдержат в таких условиях четырнадцать миль до первой железнодорожной станции в Куку-Хото. Мы были вынуждены опять ждать - чего? Смерти или избавления? Нас могли спасти только наши собственные энергия и сила. В конце концов, мы с другом вновь отправились на разведку, захватив с собой палатку, плиту и пищу. Путь наш лежал в район Косогола, откуда саит ожидал наступления красных.
Глава двадцатая.
Демон Джагистая
Наш маленький отряд - четверо верхом на верблюдах, еще один верблюд с поклажей - направлялся вдоль долины реки Боягол на север, к горам Тарба-гатай. Каменистая тропа была покрыта глубоким снегом. Верблюды продвигались вперед медленно, тщательно обнюхивая дорогу, и наш проводник то и дело покрикивал: "Ок! Ок!" - поторапливая своих помощников. Оставив позади крепость и китайский ду-ган, мы обогнули горный хребет и, переправившись несколько раз через незамерзшие ручьи, начали восхождение. Подъем был трудным и опасным. Верблюды осторожно выбирали место, куда поставить копыто, и непрерывно шевелили ушами, что делают обычно при сильном волнении. Тропа то петляла над обрывом, то взвивалась вверх, к самой вершине хребта, то вновь спешила в узкую долину, но тем не менее упорно набирала высоту. В одном месте мы разглядели сквозь серую дымку облаков, окутавших горную вершину, темневшее на безграничном снежном полотне пятно.
– Это обо, священные алтари, защищающие путников от злых духов, стражей этого перевала, - объяснил нам проводник.
– Место называется Джагистай. Множество сложенных о нем легенд, древних, как сами горы, живут и по сей день.
Мы упросили его рассказать нам некоторые из них.
Монгол, покачиваясь на верблюде и сторожко поглядывая по сторонам, начал свой рассказ.
– Это было давно... очень давно... Внук великого Чингисхана сидел на китайском троне и управлял всей Азией. Китайцы убили своего хана и собирались извести всю ханскую семью, но святой старец-лама похитил жену хана и его малолетнего сына из дворца и доставил на быстроногих верблюдах в наши родные степи, по другую сторону Великой Китайской стены. Китайцы долго не могли напасть на след беглецов, но наконец выследили-таки их. Лучшие воины на самых быстрых лошадях поскакали в погоню. Вот-вот догонят китайцы наследника, но тут лама, помолившись, испросил у небес снегопад. Верблюды могли продвигаться в глубоком снегу, а лошади вязли. Сам лама был из дальнего монастыря - вы увидите его, когда будем проезжать Джахантси-Куре. Чтобы попасть в этот монастырь, надо перейти Джагистай. И вот у самого перевала старый лама неожиданно почувствовал себя плохо, покачнулся в седле и упал мертвым. Вдова Великого хана, Та Син Ло, залилась слезами, но, увидев внизу нагонявших их китайцев, спешно продолжила путь к перевалу. Измученные верблюды останавливались каждую минуту, как ни подгоняла их несчастная женщина. Китайские всадники приближались; уже слышались их радостные крики в предвкушении щедрой награды, обещанной мандаринами за убийство наследника Великого хана. Нужно было только доставить голову матери и сына в Пекин, где бы их выставили на площади Чьен-Мень, чтобы народ мог вволю потешиться. Испуганная мать подняла вверх малютку и обратилась с мольбой к небесам:
– Мать-Земля и Боги монгольские, спасите потомка великого человека, прославившего Монголию по всему свету? Не допустите гибели праправнука Чингисхана!
Вдруг она заметила сидевшую неподалеку на скале белую мышку. Та прыгнула к ней на колени и промолвила:
– Меня послали помочь тебе. Продолжай спокойно свой путь и ни о чем не беспокойся. Преследователи твоего сына, которого ожидает славное будущее, обречены и скоро погибнут.
Но Та Син Ло не поверила, что одна маленькая мышка сумеет остановить триста воинов. Тогда мышка спрыгнула на землю и вновь заговорила: