И звери, и люди, и боги
Шрифт:
Это зловещая шутка хорошо показывала степень разложения в русском стане.
– Похоже на то, - заметил мой друг, - что скоро мы будем иметь удовольствие видеть у себя в Улясутае Совет Солдатских депутатов. Храни нас Господь! Что плохо - вокруг совсем нет лесов, где бы добрый христианин мог укрыться от этих проклятых Советов. Чертова Монголия - плешь плешью никуда не деться.
Перспектива Совдепии была не столь уж нереальной. Солдаты захватили арсенал, сданный по договору китайцами, и растащили оружие по казармам. Участились пьянки и драки, процветали азартные игры. Мы, иностранцы, внимательно следили за развитием событий и наконец решили оставить Улясутай, превратившийся в средоточие низких страстей, раздоров и прямых угроз. По нашим сведениям, группа Полетики тоже собиралась днями покинуть город. Мы разделились на две группы: одна отправилась старым караванным путем через Гоби, южнее Урги, по направлению к Куку-Хото или Квейхуаченгу и Калгану; наша же группа, состоящая, помимо меня, из моего друга и двух польских солдат, двинулась к Урге с
На шестой день после нашего отъезда, в Улясутай прибыло монголо-бурятское соединение под командованием бурята Вандалова и русского капитана Безродного. Впоследствии я познакомился с ними в Зайн Шаби. Их послал из Урги барон Унгерн для наведения в городе порядка, приказав затем двигаться в сторону Кобдо. На пути из Зайн Шаби Безродный наткнулся на отряд Полетики и Михайлова. Их обыскали и нашли подозрительные документы, а у Михайлова и его жены еще и серебро и прочие вещи, отнятые у китайцев. Безродный отправил Н.Н. Филиппова к барону Унгерну, трех человек из отряда отпустил на свободу, а остальных приказал расстрелять. Так в районе Зайн Шаби прекратила существование группа Полетики, а часть улясутайских эмигрантов простилась с жизнью. Добравшись до Улясутая, Безродный тут же поставил к стенке Чултуна Бейли, наказав его таким образом за нарушение договора с китайцами, затем то же самое проделал с несколькими русскими беженцами, сотрудничавшими с большевиками, Домоирова арестовал и выслал в Ургу, словом... навел порядок. Так исполнились мрачные предсказания относительно судьбы Чултуна Бейли.
Зная о доносах на меня, посылаемых Домоировым барону Унгерну, я, тем не менее, решил направиться в Ургу, не уклоняясь в сторону подобно Полетике, который был все же захвачен Безродным. Привыкнув смотреть опасности в лицо, я поехал на встречу с ужасным "кровавым бароном". Судьбу не обманешь. Ничего плохого я не сделал, а страх после всего пережитого перестал ощущать. В дороге нас нагнал всадник-монгол, рассказавший о гибели наших улясутайских знакомцев. Он переночевал с нами в уртоне, поведав древнюю легенду:
– Это было давно, когда Китаем еще правили монголы. Князь Улясутая Белтис Ван сошел с ума. Он казнил кого хотел без суда и следствия, и никто не смел проезжать через его город. Тогда прочие князь-я и богатые монголы осадили Улясутай, где безнаказанно лютовал Белтис, оборвав все связи города с внешним миром. В Улясутае начался голод. Люди съели всех коров, овец и лошадей, и тогда Белтис Ван с вооруженным отрядом решил прорваться сквозь вражьи ряды и бежать на запад, в земли подвластного ему племени олетов. Все они погибли. Князья по совету хутухты Байанти похоронили мертвых на склонах гор, окружавших Улясутай. Во время погребального обряда произносились магические заклинания, дабы насильственная смерть не посещала более эти места. На могилы водрузили тяжелые камни, а хутухта объявил, что демон Насильственной смерти объявится снова, когда эти камни обагрит человеческая кровь. Легенда жила долго. И вот предсказанное свершилось. На этом месте русские убили трех большевиков, а китайцы - двух монголов. Злой дух Белтис Вана вырвался из-под тяжелого камня и пошел косить народ. Погиб благородный Чултун Бейли, расстрелян русский нойон Михайлов - смерть вылетела из Улясутая на волю и теперь гуляет по безграничным равнинам. Кто остановит ее? Кто свяжет руки убийцам? Плохие времена наступили для Богов и добрых духов: злые демоны ополчились против них. А что остается человеку? Только умирать ...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
ГУЛКОЕ СЕРДЦЕ АЗИИ
Глава двадцать девятая.
Дорогой великих завоевателей
Согласно давней монгольской легенде, великий завоеватель Чингисхан, сын сумрачной, суровой Монголии, взобравшись на вершину Карасу Тогола, бросил свой орлиный взор попеременно на запад и на восток. На западе он увидел реки человеческой крови, алый туман застилал горизонт. Воин не мог разглядеть там своей судьбы, но Боги все же приказали ему идти на запад вместе с его воинством. На востоке он увидел богатые города, сверкающие храмы, веселых людей, сады и тучные пастбища - это зрелище несказанно обрадовало великого монгола. Своим сыновьям он сказал: "Карающим судьей, бичом Божим, явлюсь я на Западе. На востоке же стану милостивым и щедрым государем, неутомимым строителем, облагодетельствую земли и народы".
Так гласит легенда. И в ней достаточно правды. Я проехал по следам завоевателя довольно далеко на запад, нигде не сбиваясь с пути: дорогу эту нельзя спутать, вдоль нее постоянно попадаются старинные надгробья и вызывающе нескромные памятники из камня в честь не знающего пощады воина. Проехал я и часть восточного пути завоевателя, которым тот двигался в Китай. По дороге из Улясутая мы как-то заночевали в Жаргаланте. Старый хозяин уртона, помнивший меня еще по предыдущей поездке в Нарабанчи, тепло приветствовал нас и за ужином развлекал любопытными историями. Выведя нас из юрты, он указал на ярко освещенную луной вершину горы, поведав, как сын Чингисхана, впоследствии император Китая, Индокитая и Монголии, покоренный красотой этих мест и прекрасными пастбищами, решил основать здесь город. Но новоиспеченные жители города вскоре разбежались - кочевники не могут сидеть на одном месте. Дом их - степь; город - весь мир. Недолго Жаргалант был свидетелем схваток между китайцами и войсками Чингисхана: город постепенно пришел в упадок. Теперь от прежних времен в нем сохранились лишь руины башни, с которой в ту давнюю пору сбрасывали на голову врагу тяжелые камни, да полуразрушенные "врата Хубилая" - внука Чингисхана. На небе, залитом призрачным зеленоватым светом луны, четко вырисовывались изломанная линия гор и темный силуэт башни; сквозь бойницы виднелись стремительно несущиеся тучи, а в промежутках - световые вспышки.
Мы неспешно продвигались вперед, делая от тридцати пяти до пятидесяти миль в день; в шестидесяти милях от Зайн-Шаби я оставил своих спутников и повернул на юг, к монастырю, где у меня была назначена встреча с полковником Казагранди. С восходом солнца мы с проводником-монголом, не взяв с собой лишних лошадей с поклажей, начали восхождение на невысокий, поросший лесом горный кряж, с вершины которого я бросил последний взгляд на наш отряд, удаляющийся по долине. Разве мог предугадать я тогда, сколько бед и опасностей придется мне пережить за время нашей разлуки, оказавшейся намного продолжительнее, чем я рассчитывал. Когда мы переправлялись через речушку с песчаными берегами, проводник сказал, что монголы летом наведываются сюда за золотишком, несмотря на строгий запрет лам. И хотя добыча идет самым примитивным способом, дело это прибыльное - золота здесь много. Старатель ложится плашмя на землю, осторожно разметает пером песок, тихонько дуя в образовавшуюся ямку. По мере необходимости он смачивает палец, чтобы подцепить крупинку золота или миниатюрный самородок, и бросает их в мешочек на груди. Таким образом за день ему удается насобирать около четверти унции драгоценного металла, что соответствует пяти долларам.
Надеясь добраться до Зайн-Шаби в течении суток, я как мог торопил улатченов. В двадцати пяти милях от монастыря мне дали крупного белого жеребца, совершенно дикого. Стоило мне попытаться сесть в седло, как он взвился на дыбы и со всей силой лягнул меня, больно ударив по раненной в схватке при Ма-Чу ноге. Старая рана вновь заныла, а нога стала опухать. На закате вдали показались первые русские и китайские постройки, а затем и Зайнский монастырь. Мы ехали по берегу горной речушки, мимо пика, на котором белели составленные из камней слова тибетской молитвы. Внизу, у основания горы, раскинулось кладбище лам - груды костей, среди них бродила свора диких собак. Монастырская территория находилась еще ниже, мы хорошо видели ее сверху -четырехугольный двор, огороженный деревянным забором. В центре возвышался большой храм, значительно отличавшийся от культовых сооружений Западной Монголии, его архитектура была скорее тибетского, чем китайского стиля - белоснежное здание с перпендикулярными стенами, ровными рядами окон в черных рамах, крышей из черной черепицы и совершенно необычной гидроизоляцией, отделяющей каменные стены от бревенчатой крыши, - это были скрепленные между собой прутья одного тибетского дерева, древесина которого никогда не гниет. К востоку еще одним квадратом темнели русские жилища, связанные с монастырем телефоном.
– Вон там живет сам Живой Будда Зайна, - показал монгол в сторону маленького домика.
– Ему нравится русский быт и обычаи.
К северу на конусообразном холме стояла башня, напоминающая вавилонский зиккурат [34] . Там хранились старинные книги и рукописи, поломанная церковная утварь и прочие принадлежности, используемые в богослужении, а также одеяния скончавшихся хутухт. За этим своеобразным музеем вздымался отвесный утес, взобраться на который представлялось немыслимым. На нем однако были высечены в беспорядке изображения ламаистских Богов высотой от одного до двух с половиной метров. По ночам монахи освещали их лампами, и лики Богов были видны издалека. Мы въехали в поселок торговцев. Улицы были пустынны, из окон выглядывали только женщины и дети. Я постучался в двери русской фирмы, которую хорошо знал по отделениям, разбросанным по всей стране. К моему удивлению, ее сотрудники слышали обо мне. Нарабанчский хутухта, оказывается, послал гонцов во все монастыри с просьбой, если я появлюсь, оказывать мне всяческое содействие - ведь этот человек, писал он, спас его обитель от пагубы и по многим божественным приметам несет в себе качества Будды, ему благоволят Боги. Это письмо добрейшего хутухты чрезвычайно помогло мне, более того, уберегло от верной гибели. Гостеприимство моих хозяев пришлось как нельзя более кстати: больная нога распухла и отчаянно ныла. Стянув сапог, я увидел, что она вся залита кровью - открылась старая рана. Позвали лекаря, он полечил и забинтовал ногу, и уже через три дня я смог вновь ходить.
[34]
Зиккурат - культовая башня в архитектуре Древней Месопотамии.
Полковника Казагранди в Зайн-Шаби я уже не застал. Перестреляв китайскую чернь, убившую местного коменданта, он вернулся в Ван-Куре. Новый комендант вручил мне письмо, в котором полковник приглашал меня к себе после отдыха в Зайне. В письмо был вложена особая монгольская грамота, которая дает право требовать лошадей и повозки в любом встречном стаде и называется "урга", о ней я расскажу дальше подробнее она открыла неизвестные мне ранее стороны жизни в этих краях. Двести миль - не шутка, но, по-видимому, у Казагранди, которого я никогда раньше не видел, были серьезные причины желать встречи со мной.