И. Г. Эренбург и его эпистолярное общение с властями

Суровцева Екатерина

Письмо это показалось Бухарину содержащим столь важную информацию, что он счел нужным переслать его Сталину. (На что автор послания, может быть, и не рассчитывал.)

Начиналось оно без обращения, что уже само по себе подчеркивало, с одной стороны, официальный его характер, а с другой – выдавало скопившееся в душе автора раздражение… ‹…› … на протяжении всего письма – … отчаянные жалобы на то, как мешали ему вести его тонкую, сложную работу, как тупо, топорно, неуклюже действовали официальные советские организаторы конгресса, каким бездарным, только вредившим делу был состав советской делегации» [36].

Эренбург описывает трудности, возникшие при подготовке и проведении конгресса. Так, писателю приходилось принимать французских и немецких писателей, принимавших участие в организации мероприятия, у себя на квартире; советская делегация была довольно многочисленна,

но большинство литераторов, в неё входивших, за границей (в том числе и во Франции) неизвестно или мало известно – так, Кольцов известен только как журналист, Киршон мало известен, Тихонов вообще не известен. Шолохов и Горький не приехали, Пастернак и Бабель прибыли только к последнему дню конгресса. Доклады советских писателей пришлось сокращать на месте – они были слишком велики. В них, к сожалению, прозвучало «много чудовищного» – например, в учителя соцреализма отнесли Андре Жида, Барбюса, Генриха Манна и Андерсена-Нексе. Эренбургу с трудом удалось отговорить французских писателей от критического выступления в адрес этого доклада. Кроме того, неудачно представлены национальные литературы – у французов сложилось впечатление, что это «младшие братья» русских. Был дан слабый отпор выступлению троцкистов о Викторе Серже. Однако в целом, несмотря на недостатки, конгресс закончился успехом, хотя наша делегация могла бы подать себя в более выгодном свете. А это было бы очень кстати – мы не должны терять симпатий французской интеллигенции. Эренбург обижается на то, что на него взвалили огромную часть по организации конгресса, а доверия оказали мало – не спрашивали его мнения ни о составе нашей делегации, ни о характере выступлений с точки зрения эффективности. «Эренбург в … механизме принятия сталинских решений тогда ещё не разбирался. Он искренне считал, что этот неудачный состав делегации – плод чьей-то (отнюдь не сталинской) некомпетентности. Посоветовались бы с ним, все было бы иначе. ‹…› Эти жалобы время от времени перемежаются более или менее оптимистическими утверждениями, что конгресс, в общем, удался. Конечно, все могло получиться гораздо лучше, но и так тоже вышло неплохо. Но этот сдержанный оптимизм тут же заглушают новые стоны, новые жалобы. А кончается письмо вполне ясно выраженным желанием выйти из этой сомнительной и малопродуктивной игры…» [36]. Роль писателя во время мероприятия была успокаивать французов и сглаживать острые углы. Теперь же он ставит вопрос о дальнейшем – его вместе с Кольцовым выбрали в секретариат Международной организации писателей, а это значит, что снова придётся выполнять роль «примирителя», в том числе с нашими недостатками (что не очень хорошо), на первом же собрании секретариата советские делегаты выступили с предложениями, о которых Эренбург услышал впервые – во Франции такой стиль работы невозможен, поэтому работа вряд ли будет продуктивной. Писатель просит освободить его от этих обязанностей и дать ему ответ на это письмо – о его роли в секретариате. «Я уже упоминал, что Бухарин счёл нужным переслать эренбурговское письмо Сталину. При этом я заметил, сам автор письма на такой поворот дела вряд ли рассчитывал. Теперь, внимательно перечитав этот последний, заключительный абзац (особенно вот эту фразу: “Вы знаете, как я попал во всю эту перепалку, помогите мне высвободиться”), я подумал: а что, если он именно на это как раз и рассчитывал? И именно к “Хозяину”, а не к “Бухарчику” обращал этот свой вопрос о том, стоит ли ему оставаться в секретариате Международной писательской организации?

Может быть, втайне даже надеялся, что вождь скажет: “Нет-нет, пусть не уходит. Учтем его пожелания и в дальнейшем будем более внимательно прислушиваться к его мнению”.

Ну, а если вождь решит иначе, – ладно, мол, пусть занимается своим писательством и не лезет в политику, не годится он для этого дела! – что ж, может быть, это будет даже и к лучшему. Может быть, и в самом деле пора уже ему перестать быть “двоеженцем”, навсегда вернуться к главной, любимой своей жене – литературе.

Все это, конечно, только предположения, догадки. Но мысль об “отставке” ему в голову, безусловно, приходила» [36].

В марте и начале апреля 1936 г. Эренбург много общается с Бухариным в Париже.

9 июня 1936 г. Эренбург послал Бухарину два письма. В первом из них [48] он пишет о предполагаемой поездке в Лондон, о предполагаемых новых очерках, о нашей политике в области литературы, о публикации своих очерков об Испании и сообщает о ещё одном своём письме, написанном по совету «т.т. из полпредства» с подробным «описанием положения в Испании и в других местах».

В этом втором письме от 9 июня 1936 г. [48; 60, с. 112–114], разбитом на пронумерованные пункты, говорится о революции в Испании, о писательском съезде в Чехословакии, о повороте настроений в Подкарпатье к СССР, о нашей литературной и художественной политике (борьбе с «формализмом», о критике Сельвинского).

Существует ещё одно письмо Эренбурга Бухарину, написанное после 9 июня 1936 г. [60, с. 114–115], – точнее сказать, нам известно лишь окончание письма (его начало в деле отсутствует), где говорится о желании издательства Фламмариона издать том (280–300 страниц) избранных сочинений Сталина.

Последнее сохранившееся послание Эренбурга Бухарину – телеграмма или телефонограмма от 14 июня 1936 г. [48], в которой сообщается о посылке телеграмм о забастовке и об очерке о Вене, о предполагаемой поездке в Лондон и высказывается просьба дать рецензию на «Книгу для взрослых».

В последний раз Эренбург видел Бухарина на судебном процессе в 1938 г.

Когда Эренбург уже в эпоху «оттепели» работал над воспоминаниями и пытался их опубликовать из текста изымались целые страницы и главы о Бухарине. Воспоминания были полностью опубликованы только в 1990 г. Даже обращения к Хрущёву и его помощнику Лебедеву желаемого результата не дали.

* * *

В 1930-х гг. Эренбург живет в Союзе; несмотря на то, что работать стало гораздо труднее, эмигрировать он не хочет. Илья Григорьевич раньше других понял реальную возможность войны. Он участвовал в антифашистских писательских конгрессах (1935 и 1937 гг.), работал корреспондентом на фронтах Испании (1936–1936).

Эренбург начал относить всех, кто критикует политику Сталина, к разряду врагов. С 1932 г. он корреспондент «Известий». Он создает книгу «День второй», своеобразное оправдание индустриализации.

30 августа 1934 г. Жданов и Каганович отправили Сталину в Сочи, где вождь отдыхал, составленный ими список Правления Союза Писателей и состав Президиума. Фамилия Эренбурга стояла вол второй части списка, в котором перечислялись члены Пленума, которых вводить в состав Президиума не предлагалось. Сталин ответил Жданову и Кагановичу в тот же день – список он в целом утвердил, однако внёс в него небольшие коррективы: «Секретарем правления Союза писателей можно наметить либо Угарова, либо Щербакова… Состав президиума нужно пополнить Каменевым, Демьяном, Юдиным, Эренбургом. Состав Правления нужно пополнить Пильняком, дагестанцем, немцем Поволжья. Авербаха не следует вводить» [38, с. 465].

Сразу после 1-го съезда писателей, 13 сентября 1934 г., Эренбург пишет письмо Сталину [38, с. 718–719; 36; 45, с. 171–174], в котором писатель предлагает вождю объединить прогрессивных писателей на платформе антифашизма и «поддержки СССР». Илья Григорьевич писал свое письмо под впечатлением съезда писателей – в глаза писателю бросился состав заграничных делегаций, не соответствовавший «весу и значимости данного явления», иначе говоря, на съезде не было серьезных представителей зарубежных литератур. Письмо достаточно сухо; автор его последовательно и логично отстаивает свою точку зрения. Только в первом и последнем абзацах проглядывает душевность: Эренбург извиняется перед вождем за то, что отнял у него своим письмом много времени, и говорит, что все же не мог не написать, ибо решение о создании организации, имеющей не только литературное, но и общеполитическое значение, не может быть принято без участия Сталина.

«В составе членов Пленума, не вошедших в состав Президиума, были – Николай Асеев, Демьян Бедный, Безыменский, Новиков-Прибой, Пастернак, Шагинян, Вересаев, Маршак, Леонид Соболев, Всеволод Вишневский, Погодин, Тренев, Янко Купала, Павло Тычина, Лахути, Самед Вургун. Тут и будущие лауреаты, и будущие секретари ССП, и делавший на том съезде – сразу после доклада Горького – содоклад о детской литературе С. Я. Маршак. Но ввести в Президиум из всего этого списка Сталин предложил только двоих: Демьяна Бедного и Эренбурга. (Каменев и Юдин не в счет, это – партийные функционеры, а не писатели.)

Демьян, каково бы ни было в тот момент отношение к нему Сталина, оставался культовой фигурой, не только живым классиком, но и символом высших достижений революционной (недавно ещё – пролетарской) поэзии. Эренбург же был человек в этой иерархии совсем новый. Никогда прежде он в нее не входил.

Что же побудило Сталина вдруг выдвинуть его в ранг, как потом стали их называть, колонновожатых? Неужели так уж пришелся ему по сердцу только что одобренный им (лучше сказать – разрешенный) роман Эренбурга “День второй”?