И. о. поместного чародея
Шрифт:
Но из-за рокового стечения обстоятельств, а именно гибели в пожаре практически половины сокровищ Библиотеки, вдруг оказалось, что адептам неоткуда черпать познания о монстрах и их внешнем виде. Это вообще было традиционной проблемой, так как иллюстрации в манускриптах чаще всего являлись плодом фантазии художника. Молодые маги просто терялись, когда воочию узревали стрыгу, у которой было вовсе не шесть конечностей, а четыре, а ядовитый дым из ноздрей и вовсе отсутствовал. Но заставить иллюстратора бродить по горам и лесам в поисках модели для его ответственной работы оказалось весьма затруднительно — служители искусства напрочь отказывались зарисовывать мантикор и волкодлаков с натуры.
После пожара же на долю адептов остались лишь устные воспоминания преподавателей, которые изобиловали эпитетами и сравнениями, а также тоской по прошедшей молодости.
Вот тут-то и вспомнили о Музее. Действительно, что может быть лучше, чем наглядное изучение? Зачем расписывать длину и остроту зубов гарпии, если можно на них посмотреть, замерить штангенциркулем и даже пощупать? А со временем напишутся и новые книги. И уж пусть господа художники не обессудят, но сходство в их иллюстрациях будет поважнее красоты.
Так и было решено. Теперь Музей стал едва ли не главнейшей частью Академии и прославился на несколько королевств. Чучельники, или таксидермисты, как они любят себя называть, работали и день и ночь. Невзирая на протесты и возмущения чародеев, Совет Лиги издал указ, который предписывал всякое убиенное чудовище в цельном виде сдавать на обработку. Тут тоже присутствовал некий перегиб, потому как тех же крысолаков уничтожалось по десятку в месяц, и в таком количестве чучела их никому надобны не были. Но со временем все уладилось, установился порядок и тишь. Музей исправно пополнялся новыми экспонатами, адепты более не списывали свои ляпы на экзаменах на книжные ошибки, а художники теперь строго блюли соответствие вплоть до окраса подшерстка.
Вот такой была история Музея, о которой мне поведали куда позже, а покудова я, охваченная восхищением напополам с ужасом, шла по залу, границы которого терялись где-то в сумраке, во все глаза таращась на самых странных монстров, которых можно было представить. О большинстве из них я слышала только из страшных легенд, где подробно описывалась их ядовитость, зубастость, когтистость и отвратность. Но как же это все не походило на то, что открылось моим глазам! Боюсь, что даже мое болезненно-живое воображение не могло сотворить таких потрясающих образов.
Солнечные лучи столбами падали из крохотных окон где-то под самым потолком, золотясь вековой пылью, и крылья мантикоры в них лилово светились, а полосатая шкура вурдалака отливала бархатом — шерсть была очень короткой и глянцевой. Искорки плясали на серебристо-зеленой чешуе гидры, и в стеклянных глазах жрухи горел почти живой огонек, так что казалось, будто она готовится к прыжку. Это было настоящее чудо!
— Вот это — малый тритон, — с гордостью демонстрировал мне сокровища Музея Фитцпарк, которому явно польстило мое восхищение. — А чуть левее — гидра Ульриха, чрезвычайно редко встречающаяся в наших краях. Она обитает в пресноводных водоемах, в склонности к людоедству не замечена. А вон та, с красными плавниками — морская, как раз людей пользует вовсю. Ее нарекли гидрой Стефана. И по странному совпадению в Академии имеется одна магичка, Стефания Ильмерих — не поверишь, но дама эта гидра гидрой, что и привело к тому, что в узких кругах ее именно так и прозывают. Вот так оно и случается, что подчас имя определяет сущность… Водные твари у нас представлены вот в этом отделе, а дальше идут болотные — кикиморы, тинники, омутники, трясинники… Общая отличительная черта у них — перепонки меж пальцами. Ну и всеядность тоже. Жрут что ни попадя, стервецы. Но нам до этого дела нет — пусть у чародеев голова болит об их прожорливости. А это вот сизый камышанник — безобидное в целом создание, но крикливое до невозможности. Если уж где этот самый камышанник заведется, то люди через неделю с тех мест сходят — ни днем ни ночью от него нет покоя. А отчего сей урод орет круглосуточно, наука покудова не выяснила.
— А это вот что такое?
— Сыроквас. Этому плесень подавай. Считается, что он мелкий вредитель, но определение мелкости относится исключительно к его размерам. Ну, этих даже ты, наверно, опознаешь. Мантикоры различных подвидов — бурая, сизая, дымчатая, малая, большая, огромадная…
Сказать, что я была потрясена, значит ничего не сказать. В тот момент я позабыла обо всем на свете. Мир мог провалиться в Lohhar'ag, но это не отвлекло бы меня от созерцания дымчатой мантикоры.
Чуть дальше я увидела что-то знакомое. На деревянной подставке, имитирующей сук, сидела гарпия, расправив крылья и приоткрыв зубастую пасть. Именно ее сородича я отмолотила тяпкой и пнула под зад незадолго до своего отъезда в Изгард.
— Это гарпия? — с восторгом воскликнула я.
Фитцпарк утвердительно кивнул:
— Да, именно она, зараза этакая. Но это самая мелкая изо всех существующих разновидностей, кур ворует да кроликов. С такой и дите управится. А вон дальше, погляди-ка — аальская гарпия и хельбергонская. Вот это зверюги посерьезней. Но самая здоровая среди этих летучих гадин — горная каммерольская. Такая и теленка запросто сволокет.
Я представила себе, что бы было, если бы подобная зверюга прилетела к нам в деревню, и поежилась.
— А отсюдова начинаются ящеры. У нас самая широкая экспозиция на пять, а то и восемь королевств. Чего тут только нет — и горные драконы, и болотные, и пустошные… Вот тот, на которого ты сейчас смотришь, — южный эбонитовый дракон. Видишь, какая у него чешуя мелкая, гладкая, без бородавок и наростов. Чисто шелк блестит.
Я залюбовалась точеным, изящным ящером, который был размером с корову. Господа таксидермисты поработали на славу: казалось, он сейчас шагнет со своего пьедестала из морских валунов, и горе тогда незадачливым зрителям вроде меня.
— Вот это дракон скальный обыкновенный, или, как любят выражаться господа маги, вульгарный. Ну да он такой и есть. Жирная серая скотина, еще и вся в наростах, точно болящая. У него шкура, где чешуи нет, с возрастом роговеет, оттого и выглядит с годами сей зверь все гаже и гаже. Это дракон Олафа — северный зверь, для маскировки имеет серо-стальной окрас. Средней величины, но нрава подлючего до невозможности. Однако же холоду боится, хоть и прозывается северным. Не слыхала ли историю про то, как дракон случайно залетел в Улебергд, столицу хельбергонскую? Ничего ты не знаешь, как я погляжу… Вот и тот дракон был такой же бестолковый — отморозил крылья, бедолага, да и рухнул на город, точно зонтик растопыренный. То-то горожанам была потеха!
Драконы сменяли один другого — то маленькие, не больше лошади, то покрупнее, так что приходилось задирать голову, чтобы их разглядеть. Сколько же пришлось попотеть чародеям, чтобы угробить эдакое количество ящеров! А как их доставляли в Изгард, вообще непонятно!
— А это, — тут голос Фитцпарка задрожал от волнения и благоговения, — лучший экспонат Музея. Золотистый амилангрский дракон! Ничего подобного более ты не увидишь в прочих музеях и коллекциях! Редчайший зверь. За него нам предлагали не раз десятки тысяч крон, но Академия отказалась. Ибо этот дракон неоценим!