И. о. поместного чародея
Шрифт:
Я в восхищении замерла. Передо мной возвышался необычайно прекрасный ящер, величиной с дом — не меньше. Солнечные лучи падали на него таким образом, что казалось, будто светится каждая чешуйка. Длинный хвост, заостренный, точно пика, на конце, живописно изгибался, а янтарные когти на лапах были словно отшлифованы.
Несколько секунд я молчала, а потом пораженно выдохнула:
— Какой он…
— Здоровенный — это точно. И проклянешь ты его еще неоднократно, как злейшего своего врага, — совершенно другим тоном сказал Фитцпарк. — Это я увлекся чуток, расхвастался, да и подзабыл тебе рассказать, что мы здесь, при этих уродах, делаем.
И
— Вот ты на Музей посмотрела, поахала, поудивлялась. А дальше-то что? — буднично говорил Фитцпарк, более не обращая внимания на диковинных чудовищ. — Для адептов оно так и есть — пришли, зарисовали, записали за лектором, и все. Да только мы не адепты, которые по сути своей есть бездельники и тунеядцы. На нас лежит ответственность, и немалая. Мы должны сохранить богатства, которые нам вверили, и сделать все для того, чтоб эти вот экспонаты продолжали радовать глаз. Мы-то понимаем, какая в них ценность заключена. А адепты — дикий, некультурный народ. Им самое милое дело у мантикоры усы повыдергать, пока лектор отвернулся, либо на боку у дракона надпись похабную накорябать. Опосля этих экскурсий по три дня экспозицию восстанавливать нужно! Так что первая наша обязанность такая — исправлять вред, нанесенный экспонатам адептами. Понятно?
— Ага. А нельзя как-нибудь им помешать вред этот учинять? Ну, по рукам стукнуть или уши надрать? — задумчиво спросила я.
Фитцпарк с сожалением вздохнул.
— Будь моя воля, — мрачно сказал он, — я б им руки вообще повыдергивал! Это ж как мало понятия надо иметь, чтоб на саламандре царапать «Тут был Базилио из Лекка»! Саламандра есть дух огня, символ стихии, и, чтоб ее изловить, не один год понадобился! Сие есть прекрасный зверь и уникальный экспонат. А этим вандалам наплевать решительно на все. Но мы люди маленькие. Нам и слова промолвить нельзя им впоперек. Эти выродки знай себе оскверняют экспозицию, а наше дело ее реконструировать раз за разом. И попробуй только доложить госпоже ван Хагевен, что какому-либо экспонату нанесена порча. Враз выговор, наказание, словно это я самолично хвост у единорога подпаливал. Наша работа имеет свои тонкости, и терпение тут нужно нешуточное. Ты со временем сообразишь, что к чему. Покудова же сообщаю тебе, что вторая наша обязанность — это уход за экспонатами. И он включает в себя самые разнообразные действия…
Между тем мы прошли мимо экспозиции, представляющей копытных, и вышли к невзрачным дверям, которые почти полностью закрывало чучело неизвестного мне тогда монстра с огромными ушами.
— Вот наше скромное обиталище, — сказал Фитцпарк. — Тут мы хозяева и господа.
Обиталище являло собой большой контраст с огромным залом Музея. Проще говоря, это была крошечная каморка, где из мебели присутствовали стол, две колченогие лавки, какие-то сундуки и полки, покрывающие стены сверху донизу. На полках ровными рядами стояли пузатые колбы с разными жидкостями и порошками.
Фитцпарк с торжественным видом взял одну из емкостей, с жидкостью кроваво-красного цвета, и произнес:
— Запоминай теперь хорошенько все, что я скажу. Ибо ошибки в нашем деле исправить зачастую невозможно!
И после такой впечатляющей прелюдии мне было поведано, что монстры в своем разнообразии годны не только украшать экспозицию, но и содержать на себе множество паразитов, копить пыль и портиться. Каждый экспонат имел свои особенности, и их следовало учитывать. Мне предстояло запомнить, какими жидкостями следует протирать драконов, чтобы их чешуя имела здоровый вид, какие порошки способствуют уничтожению клопов на мантикорах, а какие — моли на стрыгах. К ужасу своему я узнала, что почти каждое чучело имеет свою комплексную систему мероприятий по уходу, и спутать их означало нанести непоправимый вред. Чешуйчатые, волосатые и гладкошерстные твари отличались между собой куда больше, чем принято было думать.
— Вот желчь ехидны напополам с марганцовкой, — наставлял меня Фитцпарк. — Колер фиолетовый, консистенция густая. Этим следует полировать копыта и рога сатиров, в крайнем случае можно воспользоваться ею и для единорога, но только единожды, поскольку от марганцовки рог его может приобрести желтоватый оттенок. А это ртуть, драконья кровь, уголь анчара и перо феникса в соотношении 1:1:2:1. Используется для протравливания шкуры сфинксов. И упаси Бог пролить хоть каплю на тритона! Тут же запылает и сгорит! Вот купорос и толченое мумие. Радикальное средство супротив вшей на мантикорах. Эй, девка, ты слушаешь или спишь? Запоминай — этого тебе больше никто не расскажет, даже сам господин ректор! Сулема с маслом чайного дерева…
Вот так я и начала свою карьеру служанки при Академии. Ох и паскудная же это была работа! Господин Фитцпарк без устали рассказывал мне про чудищ и паразитов, которые к ним прилагаются, при этом не забывая указывать на мои ошибки и упущения, не гнушаясь подзатыльниками. Я же бегала по залу со стремянкой до темноты в глазах и опрыскивала драконов, протирала единорогов, посыпала порошками иных рептилий и копытных, расчесывала хвосты, гривы и прочие волосяные покровы. Вскоре я уже ненавидела каждый экспонат, а с некоторыми даже враждовала, не упуская возможности напакостить.
Сколь многому мне еще предстояло научиться! Сколь много пучков розог истрепалось, прежде чем из моей головы вылетела вся та чушь, которая до этого казалась мне глубокой жизненной мудростью! Каждый раз я думала, что жизнь моя кончена навсегда и после этого остается только удавиться. А потом начинался новый день, и я забывала о предыдущем. Позже я даже пришла к отстраненному выводу, что порка является уникальным средством для наставления таких тонких и восприимчивых натур, как я, на путь истинный.
Ну да это было немного погодя. А в конце моего первого дня в Академии я, полностью ошалев, была проведена Фитцпарком до кабинета каптенармуса Академии и передана из рук в руки. Там мне выдали униформу — синее платье с белым воротником самого мерзкого вида, комплект нижнего белья, которое могло использоваться в качестве нательных доспехов, и еще какие-то мелочи вроде гребня, чепца, ночной рубашки и тому подобного. Далее мне был указан путь к жилым комнатам, где обитали служанки, и я пошла туда, едва волоча за собой ноги и пребывая в состоянии глубочайшего потрясения.
Но недаром говорят, что утро вечера мудренее. Проснувшись от дикого вопля, напоминающего предсмертный крик гарпии, и узнав от своей соседки, что это сигнал приступать к работе, я ощутила странное спокойствие. Ничего уже не изменишь. Я застряла здесь на долгие годы.
И, продираясь сквозь беспорядочное месиво из адептов, преподавателей, магистров и слуг, я отстраненно подумала: «А ведь в этом сумасшедшем доме и впрямь можно делать что угодно — никто не заметит. Ничего, сначала осмотрюсь, а потом решу, что делать дальше. Неужто я такая дура, чтобы попасться?»