И. о. поместного чародея
Шрифт:
— Но как же… — растерянно начала я, понимая, что мне, скорее всего, предстоит завтра же возвращаться в Изгард.
— Треклятые столичные выскочки! — скрипел Виктредис, копошась в своем пледе. — Сидят в своих дворцах, не зная, как скоротать время от завтрака до обеда, и плевать хотели на тех, кому повезло меньше! Меня загнали в эту глушь, где коров больше, чем людей, и я должен до остатка своих дней влачить жалкое существование, в то время как они сорят деньгами направо и налево, несмотря на то что я три года кряду был третьим по успеваемости на факультете! Теперь же я живу в этом убожестве, а
Не прекращая проклинать и честить по матушке столичных магов, которых, видимо, он считал своими кровными врагами и виновниками всех несчастий, Виктредис поднялся по темной лестнице куда-то наверх, и вскоре отзвуки его голоса затихли. Хлопнула дверь — должно быть, маг отправился спать. Я проводила его беспомощным взглядом.
Стелла могла торжествовать. Моя служба окончилась, не успев начаться. Я шмыгнула носом и присела на диван, забыв о том, что промокла до нитки и напрочь испорчу и без того порядком испоганенную обивку. В голове у меня пронесся целый шквал образов, главным из которых был тот, где меня по приказу мажордома волокут в подвалы Академии, а я тщетно и искренне ору, что ничего не знаю.
Виктредис считал, что ему не нужна служанка. Нужно было его переубедить.
Я окинула взглядом гостиную и вздохнула. Здесь было очень много работы, которую следовало выполнить так, чтобы Виктредис изменил ход своих рассуждений в корне.
И я, приказав себе забыть об усталости, голоде и сне, отправилась на поиски веника и половой тряпки. Эта ночь обещала быть очень долгой.
Несмотря на то что я прилегла отдохнуть лишь под утро, голод вскоре разбудил меня. Одежда все еще была сырой, и я чувствовала себя несчастнейшим человеком в мире. Руки саднили от того, что я всю ночь напролет терла тряпкой полы, а спину ломило — я перетаскала бесчисленное количество ведер с грязной водой.
Открыв глаза, я тут же увидела магистра Виктредиса, который в лучах утреннего солнца выглядел еще более паршиво, чем мне показалось при знакомстве. Казалось, будто все хвори разом одолели его и сейчас он доживает свои последние часы. Его кислое лицо свидетельствовало, что в борьбе за звание самого несчастного человека в мире он не потерпит соперников.
Магистр медленно обводил взглядом гостиную, которая теперь сияла чистотой. То ли его лицо разучилось выражать радость, то ли Виктредису прибранный мной хлам был дорог как память и я серьезно просчиталась.
На столе лежало волшебное зеркало, найденное мной под комодом в весьма плачевном состоянии: в доме чародея в изобилии водились мыши с отменным пищеварением. Сейчас оно блестело, как новое, и пускало солнечные зайчики на потолок, более не затянутый паутиной.
Поместный маг подошел к окну, сквозь которое теперь можно было видеть сад и яркое весеннее небо, наконец-то выглянувшее из-за туч. Полы его засаленного халата волочились по чисто вымытому полу.
С обреченным видом маг некоторое время смотрел вдаль, затем прошел к дверям, которые вели на кухню, и заглянул еще и туда. Вновь его выражение лица не изменилось ни на йоту, несмотря на то что его непременно должен был ослепить сияющий чайник.
Наконец со вздохом Виктредис подошел к столу, взял зеркало и направился к двери, за которой находился его кабинет, насколько я смогла понять во время уборки.
Я, вновь забыв и про сон, и про голод, вскочила с дивана и ринулась к дверям. Там, приложив ухо к замочной скважине, я замерла, стараясь даже не дышать.
Виктредис со смертной тоской в голосе пробормотал слова заклинания, после чего я услышала знакомый до боли гадкий голосок Озрика, вслед за которым раздался не менее гадкий голос Стеллы ван Хагевен, немало рассерженной тем, что поместный маг не отвечал ей все то время, что она пыталась с ним связаться.
Однако уныние и ненависть к чародеям высших кругов, которые демонстрировал Виктредис, оказались не столь бесполезными чувствами, коими раньше я их считала. По крайней мере, они позволяли поместному магу без всяких последствий перенести ту дозу яда, что вложила в свои слова Стелла.
— Я исполнял свои должностные обязанности, денно и нощно спасая поселян от чудовищных бедствий, и не мог отвлекаться, — вот и все, что ответил на ее тираду Виктредис все с тем же унылым равнодушием, способным поразить многих значительных чародеев, ощутивших предательскую слабость в коленях под гневным взором белокурой ведьмы.
Я про себя отметила, что кое-чему у него можно поучиться, так как Стелла смогла разве что возмущенно фыркнуть в ответ.
— Ладно, перейдем к делу, — раздраженно произнесла она, когда стало ясно, что и фырканье Виктредиса нимало не впечатлило. — Девица, которую я к вам направила, выполняя распоряжение Трибунала, весьма неблагонадежна. Думаю, я не ошибусь, если скажу, что вас с ней ждет немало хлопот. Она дерзка, ленива и бестолкова. Если бы не ходатайство одного влиятельного мага, принимающего участие в ее судьбе, ее бы ожидала Армарика, что было бы куда лучшим исходом. Но я не настолько безответственна, чтобы, бездумно выполняя приказы Трибунала, навлечь неприятности на своего собрата по ремеслу…
Насколько я смогла узнать Виктредиса за те несколько минут, что мы беседовали, последнюю фразу она сказала зря. В который раз я убедилась, как часто вышестоящие ошибаются, недооценивая ненависть и умственные способности нижестоящих или переоценивая свои собственные.
— …и настоятельно советую вам отправить эту девицу обратно в Академию при первой же возможности.
Тут мое сердце заколотилось как бешеное, ведь самым вероятным ответом на это предложение должно было стать горячее согласие магистра Виктредиса. Но магистр столь же безразличным и нудным голосом произнес:
— Я и так прождал несколько лет, пока мое прошение о служанке было удовлетворено.
— Вы слишком легкомысленны, магистр, — начала Стелла, вновь позволив ноткам раздражения появиться в своем серебристом голоске.
— Благодарю вас за участие и заверяю, что приму к сведению ваши слова, — перебил ее Виктредис.
В эту минуту я почти полюбила своего господина, так как вновь Стелла заговорила лишь после значительной паузы, ознаменовавшей ее капитуляцию пред лицом столь оскорбительного безразличия: