И.О.
Шрифт:
Но в нашу задачу не входит подробное изложение всех крупных событий, происходивших в этом городе, мы касаемся его истории лишь в той степени, в какой она связана с жизнью нашего героя — Алексея Федоровича Головы.
Глава первая
Майским утром 19.. года в подъезд большого серого здания вошел человек лет сорока, в темном пиджаке, под которым была видна расшитая украинская сорочка, в заправленных
Начальник отдела кадров Геннадий Степанович Осторожненко, плотный мужчина в защитного цвета кителе, с необыкновенно бледным лицом, слегка кивнул вошедшему и, молча показав на стоящий рядом стул, продолжал что-то писать. Минут через десять, аккуратно сложив листки и заперев их в письменный стол, он тихим, немного сдавленным голосом, как бы по секрету сказал:
— Здравствуйте, товарищ Голова.
— Здравствуйте, — почему-то так же тихо ответил посетитель, чувствуя, что у него пересыхает в горле.
Геннадий Степанович выдержал долгую паузу и наконец посмотрел на посетителя пристальным прищуренным взглядом.
— Так вот, Алексей Федорович… Хочу с вами побеседовать…
И то ли от того, что его назвали по имени-отчеству, то ли от какой-то торжественности, которой была проникнута эта фраза, Алексей Федорович почему-то произнес только одно слово:
— Слушаюсь.
Очевидно, из всех возможных ответов Алексей Федорович интуитивно выбрал самый правильный, ибо начальник отдела кадров одобрительно кивнул, затем достал из кармана белую пластмассовую коробочку-портсигар, открыл ее и протянул Голове.
Когда двое мужчин закуривают — это несомненно является началом их сближения, по крайней мере, в эту минуту их объединяет какая-то извечная общечеловеческая мужская коллегиальность. Как бы ни торопился мужчина, он всегда остановится, если вы попросите у него прикурить; начальник, только что распекавший вас и вслед за тем берущий у вас папиросу, уже делает первый шаг к примирению.
Что б там ни говорили о вреде табака, в нем есть несомненно дух взаимопонимания и сотрудничества.
— Слыхал, слыхал, товарищ Голова, о вашем вчерашнем выступлении…
"Вот оно что! — подумал Алексей Федорович, — Однако, при чем тут мое вчерашнее выступление?.."
Он стал лихорадочно вспоминать, что говорил вчера на собрании, но никак не мог вспомнить.
— Паспорт у вас с собой? — спросил Осторожненко, перебивая мысли Алексея Федоровича.
Странная вещь — есть такие вопросы, которые достаточно задать человеку, чтобы он испытывал чувство если не страха, то во всяком случае сильного беспокойства. Говорят, в незапамятные времена, во время чистки учрежденческого аппарата города Периферийска, в некое учреждение приходил небольшого роста невзрачный человек, который садился в первый ряд и, когда председатель комиссии предлагал присутствующим задавать вопросы, поднимал руку и тихо спрашивал:
— Скажите, вы не были в 1919 году в Липецке?
Подвергавшийся чистке отвечал: "Нет" и тогда человек небольшого роста произносил:
— Больше вопросов у меня нет.
И казалось бы, ничего особенного в этом не было, да и само пребывание в Липецке в 1919 году не было предосудительным, однако и проходивший чистку служащий чувствовал непонятное волнение, и комиссия вдруг становилась крайне подозрительной. Вопросы, которые задавал этот человек, были довольно разнообразны: "Не родственник ли вы некоего Федюнина?", "Не носили ли вы бороду во время штурма Зимнего?", "Не учились ли в 1-й мужской гимназии в городе Николаеве?". И хотя в этих вопросах не было криминала даже при утвердительном на них ответе, они смешивали все карты, вносили смятение в души всех присутствующих и заставляли бледнеть того, кто проходил учрежденческую чистку. Это было давно, не на нашей памяти, но и сейчас от некоторых вопросов вдруг неизвестно почему содрогнется сердце честного человека,
— Паспорт с собой, — как-то чересчур четко, по-солдатски ответил Голова и вручил его начальнику отдела кадров.
Осторожненко долго разглядывал паспорт, всматривался в каждую страницу, поскреб в одном месте ногтем, даже понюхал обложку. Затем вперил взгляд в помещенную на паспорте фотографию, время от времени поднимая глаза и сравнивая лицо живого Алексея Федоровича с лицом на фотографии.
— Ясно, — сказал Осторожненко и положил паспорт на стол.
Каким-то особым чувством руководящего работника понимая, что здесь совершается необходимая и установленная кем-то процедура, Алексей Федорович молчал, ожидая, что произойдет дальше.
— Так вот, товарищ Голова. Есть у нас идея направить вас в научно-исследовательский институт.
— Секретный? — быстро спросил Голова, почувствовавший знакомый запах нового назначения и моментально забывший все свои страхи.
— А почему, собственно, это вас интересует? — Осторожненко метнул на него быстрый, почти реактивный взгляд.
— Секретный, Геннадий Степанович, в газетах не критикуют. Если что, то без опубликования в печати…
С той секунды, когда Голова понял, что его вызвали для нового назначения, у него исчезло унизительное чувство страха и неловкости и возникло то очень тонкое и осторожное чувство панибратства, которое, с одной стороны, не шокирует вышестоящего начальника, с другой — создает иллюзию независимости и самостоятельности.
Его направляют в научно-исследовательский институт. Такого еще не было! С тех пор как Алексей Федорович сменил спецовку на костюм, ему не раз приходилось менять место работы. Только за последние пять лет он успел быть диспетчером производства, заведующим инструментальным складом, связным по согласованию графика работ отдельных прорабств, начальником производственно-технического отдела, агентом по согласованию и планированию. Полтора года тому назад его неожиданно выдвинули на руководящую работу. Сделавшись директором проектно-монтажного управления, Голова понял, что стал медленно и равномерно вращаться по номенклатурной орбите. Каждое новое назначение вселяло в него чувство уверенности в своей незаурядности. Если в первые годы он испытывал естественную робость перед незнакомым предметом, то затем понял, что нет ничего более несложного, чем руководить каким-нибудь учреждением. Пошли его сейчас Осторожненко художественным руководителем Большого театра или главным терапевтом Российской Федерации, Алексей Федорович, не дрогнув, стал бы у кормила и повел вверенных ему людей вперед, к новым победам. Тем не менее он все же не думал, что новое повышение так быстро произойдет.
В городе абсолютно никто не знал, чем занимаются люди в желто-зеленом здании института. Не знали этого и сами его работники. Он имел одиннадцатую степень секретности, требовавшую, чтобы вся проделанная за день работа к вечеру сжигалась в особых каминах, право доступа к которым имел только директор и председатель местного комитета.
Было еще много строжайших правил, обязательных для каждого сотрудника. Так, например, работать с логарифмической линейкой разрешалось только в присутствии двух свидетелей, арифмометр после каждого оборота разбирался на составные части, просматривался и собирался снова.