И.П.Павлов PRO ET CONTRA
Шрифт:
К 1918 г. работа в лабораториях Павлова практически оста новилась, прекратились находящиеся на взлете исследования по условным рефлексам. Число ассистентов, собак и количество продовольствия для тех и других сократились до минимума. Он жаловался одному из коллег на то, что его лаборатории не могут больше обеспечивать демонстрации опытов на лекциях, не гово ря уже об исследованиях. «Работа почти совсем прекратилась, — писал ученый, — а приближается мрачная и холодная зима. Све чей и керосина нет, и электричество подается на ограниченное количество часов. Плохо, очень плохо. Когда же наступит пово рот к лучшему?» [26, л. 7—8].
Павлов выразил свое отношение к революции большевиков в том же году в серии публичных лекций. Названные «Об уме вообще», «О русском уме» и «Основа культуры животных и че ловека», эти лекции, в основу которых были положены его ис следования по условным
Он относил эти «прискорбные, роковые события» — включая Февральскую и Октябрьскую революции, позицию Троцкого в мирных переговорах с Германией и распад Российской импе рии — на счет фундаментальной слабости «русского ума». Рус ские не были реалистами, настаивал Павлов; они были склонны Павлов и большевики 693 к экстремальным обобщениям, пренебрежению фактами и отсут ствию дисциплины.
Наглядным примером, по мнению ученого, был большевизм. В то время как европейские социалдемократы резонно стреми лись защищать интересы рабочих, русские социалдемократы довели это до диких крайностей и абсурда: «Мы загнали эту идею до диктатуры пролетариата. Мозг, голову поставили вниз, а ноги вверх. То, что составляет культуру, умственную силу нации, то обесценено, а то, что пока является еще грубой силой, которую можно заменить и машиной, то выдвинули на первый план. И все это, конечно, обречено на гибель как слепое отрицание дей ствительности» [16, л. 13 об.—14].
Ссылаясь на лабораторные эксперименты с собаками, Павлов утверждал, что «правильное соотношение с окружающим ми ром» требует равновесия между «возбуждением, или свободой в широком смысле», и «торможением, или дисциплиной, уздой» [8, л. 24]. Англичане и немцы представляют модель такого ба ланса, а русским всегда не хватает дисциплины. Результаты этого были особенно драматичны «в наше революционное вре мя».
«Это великолепная и ужасная иллюстрация. Что такое рево люция вообще? Это есть освобождение от всех тормозов, о кото рых я говорил, это есть полная безудержность, безуздность. Были законы, обычаи и т. п. Все это теперь идет насмарку. Старого не существует, нового еще нет. Торможение упразднено, остается одно возбуждение. И отсюда всякие эксцессы и в области жела ния, и в области мысли, и в области поведения».
Отсутствие торможения, считал Павлов, сказывалось во всех проявлениях русской жизни, от протестов студентов и ассистен тов лабораторий против власти опытных профессоров до восста ния национальных меньшинств империи против русского госу дарства.
«Какой же в этом толк? Когда мы вместе, мы обладаем сила ми, а в отдельности с нами расправится всякий, кто сильнее. Так оно уже и есть. Какой же смысл в этом отделении? Все челове чество стремится к слиянию, а мы стремимся к тому, чтобы жить врозь. Ясно, что наши стремления не отвечают потребностям человечества, а являются лишь результатом того, что с нас сня та узда. Это есть проявление вольности, свободы без всякого уча стия другой половины жизни — дисциплины, торможения» [8, л. 41—43].
В этих публичных лекциях проявляется антропоморфическое начало в мышлении Павлова, противореча его тщательно куль 694 Д. ТОДЕС тивируемому образу чистейшего объективиста. Торможение и возбуждение у Павлова становились центральными понятиями в учении о высшей нервной деятельности, и метафоричная связь между торможением и дисциплиной, с одной стороны, и возбуж дением и свободой — с другой, я думаю, играла важную роль и в его научных исследованиях, и в оценке им политических ситу аций *.
Эти речи ярко отразили отношение Павлова к революции, которую он связывал с хаосом разрушения, крахом русского национального могущества,
УЕХАТЬ ИЛИ ОСТАТЬСЯ?
В апреле 1918 г. Павлов говорил о «самом разгаре большеви стской власти» в прошедшем времени, полагая, как и многие другие, что большевики вскоре будут изгнаны [16, л. 4 об.]. Од нако в период между октябрем 1919 г. и весной 1920 г. ход граж данской войны в России повернулся решающим образом в пользу Красной Армии [29, с. 423].
Думая о перспективе провести остаток жизни при большеви стской власти, Павлов послал в июне 1920 г. в Совнарком про низанное болью письмо, прося разрешения «начать переписку (хотя бы контролируемую) с моими заграничными научными то варищами и друзьями о приискании мне места вне родины» **. Он объяснял, что продолжать научную работу в России невоз можно. Ученый жаловался на «непреодолимые материальные затруднения всякого рода в теперешних русских лабораториях и отсутствие общения, связи со всесветной научной работой». Он не мог работать продуктивно также и потому, что жалования, получаемого им за его три академические должности, было не достаточно для поддержания семьи: «Я принужден исполнять в соответствующий сезон работу огородника, в мои годы не всегда легкую, и постоянно действовать дома в роли прислуги, помощ
* Роджер Смит дает широкий анализ концепции торможения в своей
прекрасной книге [28].
** См. [30]. Архивные документы, касающиеся вопроса об эмиграции,
были впервые тщательно исследованы В. Есаковым, который в
1972 г. сделал на эту тему доклад (изза советской цензуры публи
кация была невозможна). Исаков опубликовал этот материал, вклю
чая многие из документов, цитируемых ниже, в статье [2]. Павлов и большевики 695 ника жены по кухне и содержанию квартиры в чистоте, что все вместе отнимает у меня большое и лучшее время дня. Несмотря на это, мне и жене приходится питаться плохо и в количествен ном и в качественном отношениях и годами не видеть белого хлеба, неделями и месяцами не иметь ни молока, никакого мяса, прокармливаясь главным образом черным, большею частью не доброкачественным хлебом, пшеном, тоже плоховатым, и т. п., что, естественно, ведет к нашему постоянному похуданию и обес силеванию. И это после полувековой (поденнейшей) научной работы, увенчавшейся ценными результатами, признанными всем научным миром» [30].
Успешно продолжать работу ему было также очень тяжело психологически. Вопервых, он был «глубоко убежден, что про делываемый над Россией социальный опыт обречен на непремен ную неудачу и ничего в результате, кроме политической и куль турной гибели моей родины, не даст. Меня безотступно гнетет эта мысль, — писал Павлов,— и мешает сосредоточиваться на моей научной работе» [30]. Вовторых, он не мог представить себя в роли «крепостного, раба только для других». Он не мог подчи ниться контролю государства над его работой и ее плодами: «Я хочу иметь в моем полном распоряжении плоды моей умствен ной работы, которая ее идейной стороной, в виде научных резуль татов, и без национализации есть и будет полезна всем людям. Я хочу помимо создания для себя некоторых удобств и удоволь ствий отблагодарить тех, кто помогал мне самоотверженно в течение моей жизни…» [30].
Содержание письма Павлова понятно, но причины его напи сания — не совсем. С помощью друзей и заграничных связей он мог, вероятно, эмигрировать и без разрешения большевиков. Это подразумевалось в первой строке письма: «Всю мою жизнь я предпочитал прямой, открытый образ действия». Павлов дей ствительно обладал исключительным чувством личного достоин ства, и мы не можем не учитывать этого фактора в его поведении.
Вместе с тем мы имеем веские причины рассматривать это письмо как вступление в переговоры и выяснение альтернатив. В свои 70 лет Павлов без энтузиазма относился к перспективе по кинуть Россию и начать все заново, притом что его возможно сти за границей не были ясными. Через неделю после письма в Совнарком он объяснил своему коллеге: «Жить мне осталось не много. Вступил в восьмой десяток лет, но мозг еще работает ис правно, и мне очень хочется более или менее закончить мою мно голетнюю работу о больших полушариях. Оставаясь здесь, я не достигну цели. Помехи и материальные, и нравственные, и ум 696 Д. ТОДЕС ственные прямо неодолимые. За границей надеюсь найти нуж ную мне, хотя и невзыскательную обстановку жизни и работы. У меня там так много друзей и добрых товарищей… Смею наде яться, что у них найдется место и для меня. Тяжело, страшно тяжело, да еще в мои годы оставлять родину, но что же делать. Сил нет жить здесь при теперешних условиях» [31].