Ибн-Хальдун
Шрифт:
— Есть у меня осел, Родившийся под Счастливой Звездой, если будет мне дозволено считать равноценными осла и ослицу, ибо есть у меня ослица.
— Продай ее мне,— молвил Тамерлан.
— Может ли быть выше награда, чем твое желание, обращенное ко мне, твоему ничтожному слуге. Возьми ее даром и позволь мне быть благодарным тебе, о Тимур, Родившийся под Счастливой Звездой!
Их разговор был прерван появлением Шах-Малика, который что-то сказал Тамерлану на ухо. Тот тяжело встал и вышел из шатра. За ним вышли все присутствующие.
Дамаск был охвачен огнем. Железный Тимур не сдержал своего обещания. Прищурившись, он долго смотрел на пылающий город.
— Иди ко мне в орду,— сказал он вдруг, обратившись к Ибн-Хальдуну.
— Нижайше благодарю тебя, о Родившийся под Счастливой Звездой.
Встреча третья
Ночь — пора горьких мыслей. Или — мыслей, облекающихся в призрачную плоть?
Ибн-Хальдун
— Что тебе нужно от меня, злодей? — восклицает Ибн-Хальдун. Но Тень молчит.
— Я вижу, ты ждешь от меня чего-то. Я все тебе отдал, что мог, я, бедный ученый, чье имущество — бумага и калам. Даже ослицу ты у меня выклянчил. И свободу мою хочешь отнять. Не соглашусь я тебе служить — ты меня убьешь. Я льстил тебе. Я боялся тебя и боюсь, а лесть — это сила слабых и оружие беззащитных. Я тебя величал «О Родившийся под Счастливой Звездой!» Твоя, что ли, в этом заслуга. И причем здесь звезда? Сила звезд — это сказки для глупых, тщеславных и жаждущих лести. Таких вот, как ты.
Ибн-Хальдун увлекается и забывает о Тени.
Нет дела до нас ни звездам, ни алому Марсу, ни чистой Венере, что путь указует влюбленным в безлунные ночи. Опутаны мы, как цепями, земными делами — делами своими, делами чужими... Упало зерно в борозду, тучнеют стада на зеленых холмах, меняла стирает монеты, считая их в тысячный раз. Вот пахарь склонился над плугом, а там в бумаги зарылся писец утомленный, а воин бряцает оружьем, пределы храня. И все они связаны цепью: одни без другого, как тело без членов. И цены на рожь в Антиохии большую силу имеют для жизни державы, чем все констелляции, блеском покрывшие своды. Движение круга гончарного более важно, чем коловращение сфер... Движение. Круг. И движенье по кругу...Ибн-Хальдун замолкает на мгновение. Тень скалит зубы в темном углу.
Движение. Круг,— задумчиво повторяет он.— И движенье по кругу. Лишь жизнь человека — летящая в бездну стрела. И нет ей возврата: безумен стрелок и не видит он цели...Ибн-Хальдун замолкает надолго, вспоминая о чем-то. О днях ли своей лихой молодости, когда летел он во главе конного отряда и трепетала у него за плечами белейшая куфийя... Или о прохладных сводах мечети в Бужи, где на страницах фолиантов змеилась вязь, подобно ручью в оазисе... Или о том, как на исходе ночи он вышел из крепости Банн-Саляма в пустыню, поставив последнюю точку в своей — он это знал — великой книге...
Немая Тень замахала руками, привлекая к себе внимание.
Теперь о тебе. Ты умрешь. Есть у жизни предел. Наливается соком трава, чтоб увянуть. И гроздь виноградная полнится сахаром, чтоб умереть... Надежда твоя на бессмертие — царство, что тенью (да, тенью!) покрыло народы и царства поменьше. Могуче оно и широко раскинуло крылья. Не спорю. Надежда твоя — это войско, безжалостный меч и огонь. Надежда твоя — это толпы рабов, что строят бессмертье твое — монументы, мечети. И тлен не затронет, ты думаешь, царства Тимура, и будет оно возвышаться, бессмертье даря, как лес монументов на теле округлом Земли?Тень кивает. Ибн-Хальдун продолжает:
— Тебе я сказал в нашей первой беседе, что тюрки — несметная сила. Что нет их сильнее. Я правду сказал.4
Так арабы называли Средиземное море.
Тень испуганно осматривает свои руки, ничего там не находит и успокаивается, чтобы через мгновение снова беспокойно зашевелиться, так как Ибн-Хальдун продолжает:
Меня же бессмертие ждет! Надежда моя — мои мысли, наука моя, что раскрыла секрет держав и владык!..Видно, что Тень с чем-то несогласна, но она вдруг начинает таять, таять и — исчезает...
В своем рассказе мы старались держаться истины. Подробности встреч и диалоги Ибн-Хальдуна и Тамерлана можно найти в «Автобиографии» (см. 5, 367—377). Даже разговор об ослице не выдуман, хотя смысл его остается загадкой для автора этих строк, и он приглашает читателя поразмыслить вместе о разгадке. Третья встреча — это, конечно же, плод воображения. Но здесь рассуждения Ибн-Хальдуна, как их излагает автор, основаны на представлениях мыслителя о государстве его эпохи. Мы придали им поэтическую форму, ибо Ибн-Хальдун любил поэзию и сам писал стихи. Что касается самоуверенности, с которой философ заявляет о своем понимании исторических процессов, то она действительно была присуща Ибн-Хальдуну. Из-за этого он и нажил себе так много врагов среди современных ему историков.
Ибн-Хальдун был не только замечательным политиком, но и великим ученым. Политическую деятельность он всегда сочетал с научными занятиями. «На протяжении всей жизни,— пишет философ в „Автобиографии“,— я пользовался всякой возможностью для того, чтобы усердно учиться» (там же, 55). В «Автобиографии» он перечисляет многих ученых, от которых получил иджазу,т. е. «диплом», удостоверяющий, что ученик прослушал курс лекций или изучил произведение ученого в такой степени, что преподаватель мог не бояться за содержание своих идей при их передаче.
В детстве Ибн-Хальдун получил традиционное начальное образование: изучал арабскую грамматику, поэтику, законоведение, читал Коран. Его первым учителем, наряду с отцом, был, по-видимому, Ибн-Бурраль аль-Ансари, андалусец родом из Валенсии. Изучение высказываний и жизнеописания пророка Мухаммада также занимало большое место в начальном образовании Ибн-Хальдуна. Этому его обучал Ибн-Абд-аль-Мухаймин аль-Хадрами, писец султана Туниса Абу-ль-Хасана, весьма образованный человек. Достаточно сказать, что в его библиотеке было более трех тысяч книг (см. там же, 20).