Идеал
Шрифт:
Щёлкнув затвором, мужчина проверил рабочее состояние и, сжав в руке рукоять пистолета, направился к той двери, что скрывала от него очередную подделку.
Он знал, что будет больно. Он ощущает это почти всегда. Ведь чувство привязанности и родства никто не отменял. Он ведь видел их частью себя, частью своего прошлого.
Она будет молчаливо ждать его вердикта.
По злой воле все они наделены такой же способностью чувствовать и ощущать этот мир, как и он. Они любили, страдали и не понимали, почему не заслужили его… милосердия. Но это было до того, как он смог усмирить зверя. Теперь же
Свет одинокой лампочки выхватил из мрака бледность её лица. Она боится. Она знает, что минуты жизни, отмеренные ей, подошли к концу.
Ему действительно жаль, что всё так получилось. Но зверь требует своего. Он не успокоится, пока не увидит её кровь.
Почему же она не смогла стать тем идеалом? Что стало фатальной, роковой ошибкой? Что пошло не так?
Кровь багряным пятном расплывается на заботливо подстеленной клеёнке. Русые волосы потеряли своё сияние и теперь тусклой, серой волной благодарно напитывались багрянцем.
В чём он просчитался? Почему же так всё получилось?
Глаза, в которых буквально мгновение назад жизнь била ключом, напоминали осколки стекла. Мутные, грязные, бездушные. В них ещё читалась безмолвная мольба.
Склонившись над телом, он будет изучать её несовершенства. Запоминать всё, что привело к такому фатальному результату, чтобы следующая попытка стала последней. Чтобы не пришлось вновь брать пистолет, вновь вдыхать жжёный запах пороха и пряный аромат свежей крови.
Зверь доволен. Он отомщён. Отомщён его идеал. И теперь, когда зверь сыт и спит в своей берлоге, ему нужно вновь приниматься за работу. Искать, пробовать и стараться.
Чтобы не казалось, как бы не изворачивалась жизнь, но он ненавидел зверя. Страдал от его дикого норова. И пока он не найдёт свой идеал, зверь будет жаждать крови.
Часы мерно тикали, отсчитывая новые минуты жизни без неё. Беспросветная тьма, в которой царит только холод и одиночество.
Он сел в кресло и положил пистолет себе на колено. Маленькое пятнышко крови чернело на тёмной ткани джинс.
Он только что оборвал чью-то жизнь.
И он сделает это снова.
Как сложно держать себя в руках, когда зверь внутри недовольно ворочается. Он не может улечься, успокоиться, насытиться. Слишком давно его губ не касалась кровь, слишком давно острые клыки не впивались в свежую плоть. Он голоден. И чем больше он беснуется, рвётся на свободу, тем сложнее контролировать внутреннее буйство.
Поиски затянулись. Он был так разочарован последней попыткой, буквально разбит. Слишком уж она была похожа на ангела. Она почти приблизилась к тому самому идеалу, совершенному, уникальному, неповторимому. Была всего лишь в одном шаге. И тем больнее понимать, что… она сама вынудила убить её. Она не захотела пойти на последний шаг. Для неё это было немыслимо. Если бы она только знала, что тем самым подписывает себе смертный приговор. Изменила бы своё решение? Согласилась бы?
Почему она не захотела?
Вопрос, на который теперь не узнать ответа.
Сколько раз он прогуливался по улицам города. Ночным и пустынным, безлюдным. Когда приятно пахло холодом, а луна пряталась
Днём было сложнее: слишком много людей, слишком много шума. Он всматривался в этот бесконечный поток чужих лиц, натыкаясь на бездушные, отрешённые взгляды. Он не чувствовал её духа, её присутствия. Очень уж надеялся на какую-то подсказку, знак свыше.
Время шло и ничего не менялось. Обычно хватало нескольких недель, от силы месяца, впервые поиски затянулись больше чем на полгода. Может, это и к лучшему: есть время подумать.
Он активно пользовался этой возможностью. Собирал по крупицам всё, что мог, чтобы подготовиться. Обычно он действовал по наитию, просто хватался за предложенный шанс, а когда боль утраты накатывала обжигающе красной волной, слепя и оглушая, то начинал стремиться только к забвению. Утолить это вязкое чувство… никчёмности и одиночества.
Его ангел. Она всегда с радостью дарила ему теплоту своей души и тела. От её действий всегда разило любовью и заботой. Только она могла подойти к нему со всей своей детской беспечностью. Убрать его руки с клавиатуры ноутбука, нежно провести ладонью по его щеке и игриво поцеловать в лоб. Её губы будут привычно шептать всякие милые глупости, а затем вновь дрязняще приблизятся к его, требуя чего-то большего.
Она всегда была рада проводить время рядом с ним, любила отвлекать его от работы. Не добившись нужного внимания, садилась к нему на колени. Тогда его обдавало терпким жаром и сладким ароматом ванили, а ещё чем-то фруктовым. Молодым, дерзким и сочным. Её тонкие пальцы зарывались ему в волосы, он очень любил это. Просто начинал сходить с ума. И ничто в мире не могло его удержать.
Он с наслаждением целовал её лицо. Будто утолял немыслимую жажду. В такие моменты весь мир исчезал, перед глазами были лишь милые сердцу черты. Он готов был сделать всё что угодно, лишь бы их счастье длилось вечно.
Даже когда его руки жадно ласкали её тело, он продолжал ненасытно впитывать каждый стон, каждый вздох, доводя их страсть до бушующего пожара. Она была прекрасна во всём. Её не портили крики наслаждения, звучавшие для него истинной музыкой любви. Её не портила мелкая испарина, покрывавшая белоснежную кожу тонкой россыпью сверкающих бриллиантов. Её ничто не могло испортить.
Он хотел доводить её до исступления, до безумных криков, от которых тело пронимала дрожь, а возбуждение переходило за грань. Захлёбываясь от страсти и сливаясь в одно целое, они переставали существовать для этого мира.
И не было ничего прекрасней, чем эта всепоглощающая любовь.
Иногда воспоминания об этом по-настоящему сводили его с ума.
Он знал, ощущал и не мог забыть всё пережитое. И жалел. Её.
Он никогда не узнает правды.
Не узнает, кто забрал её. Отнял. Убил.